Философия мистики или Двойственность человеческого существа

Дюпрель Карл

* I.H. Fichte. Psychologie. I. 540.

** Siebeck. Traumleben der Seele. 31.

Часто играет роль и ассоциация представлений. Бонетус приводит в пример одну даму, которая каждый раз могла безошибочно предсказать за день наступление своей болезни, так как каждый раз перед днем ее заболевания ей снился ее доктор.* Об одном такого же рода интересном сновидении рассказывает и Гервей. Один путешественник во время экспедиции к истокам Нила заболел сильным воспалением глаз, которое прошло только по возвращении его во Францию. Спустя десять лет он, к своему удивлению, заметил, что в его сновидениях каждый раз все отчетливее рисовались перед ним нильские ландшафты и эпизоды его путешествия. Это продолжалось, постоянно усиливаясь, шесть недель, пока, наконец, он не заболел опять таким же сильным воспалением глаз, от какого освободился десять лет назад.*

* Hennings. Ahnungen und Visionen. Leipzig, 1777. S. 214.

** Hervey. Les reves etc. Paris, Amyot, 1867. S. 360.

Наши патологосимптоматические сновидения, всегда возвратные, должны быть отнесены к одной категории с idees fixes

сумасшедших. Так, одному сумасшедшему казалось, что он ощущает в животе присутствие трех лягушечьих голов; после вскрытия его трупа оказалось, что причиной этого служили три затверделые скирозные железы сальника.* Следовательно, бред сумасшедших, подобно обыкновенным сновидениям, дает возможность заключать по имеющих в нем место определенных представлениях о месте и качестве страдания. Вот почему Эскирол провел много ночей у постели своих умалишенных, часто открывавших ему во сне причины своих болезней.**

* Perty. Mystische Erscheinungen etc. I. 61.

** Boismont. Des Hallucinations. 273.

Все выше сказанное относительно наших восприятий, исходящих от нашего тела, может быть выражено словами Гиппократа, что во время нашего сна наша душа познает причины наших болезней, хотя и познает их только символически.

Дело в том, что в сновидениях нами даются не только общие указания относительно места наших внутренних ощущений, но часто воспроизводится более или менее пластично и сам страдающий наш орган. В таких случаях в нашем сознании является пространственно построенным причиняющий нам болезненные ощущения этот наш орган; хотя и здесь все-таки имеет место символизация, но такое наше сновидение можно уже признать зачаточной ступенью того видения насквозь сомнамбулами собственного своего тела со стороны его болезненных симптомов, чудесными рассказами о котором полна литература о сомнамбулизме.

Из новейших исследователей Шернеру принадлежит наибольшая заслуга в деле доказательства того, что между нашими сновидениями и раздражениями наших нервов, производимыми органами нашего тела, существует связь, причем часто имеет место даже пластическое, хотя и фантастическое воспроизведение этих органов. Он представляет дело таким образом: "Недоступными нашему бодрственному сознанию путями сновидение на канве получаемых нами от внутренних органов нашего тела нервных раздражений ткет непосредственную картину его внутреннего строения; совершаемая мастерицей-душой работа пластического формирования бывает отчетливой и фотографически точной или содержит в себе примесь символических прикрас. Оттого с восприятием всякого характерного нервного раздражения, вызывающего и соответственное характерное сновидение, в душе сновидца совершается работа зодческого воспроизведения посылающей это раздражение области тела, причем фантазии его приходится очень много трудиться над тем, чтобы только облекать доставляемый ей безжизненный материал в исполненные жизни символические образы. Посылается ли ему раздражение органом его зрения, как это часто бывает перед пробуждением, сейчас же в сознании его возникает наглядный образ сетчатой оболочки; принадлежит ли оно его желудку и кишкам, приходится дивиться богатству, с которым его фантазия, только при помощи воспринятого, воспроизводит тот или другой объем этих органов, их изгибы и длину; доставляется ли ему раздражение его сердцем или легкими, вызывает улыбку удовольствия ясность, с которой наглядно воспроизводятся движения этих органов".* Конечно, такой взгляд Шернера вполне правилен, но он оказывается узким в приложении к объяснению возникновения многих сновидений, так как сновидение отнюдь не представляет собой продукта чистого созерцания сновидцем внутреннего строения своего тела, но в образовании его принимают участие и другие факторы. Мы должны принять во внимание и свободную деятельность фантазии сновидца, состоящую не только в том, что эта фантазия символизирует доставляемый ей чувственным восприятием сновидца материал, но и в том; что она вплетает в сновидение, действуя по законам ассоциации, и посторонние элементы. Поэтому мы не можем смотреть на наше сновидение, взятое во всей его всеобщности, только как на фотографию состояний нашего тела.

* Scherner. Das Leben des Traumes. 62, 96 (Berlin, 1861).

Обычно, состояние нашего здоровья дает только основной тон нашим сновидениям и сообщает созерцаемым нами во сне образам единство; подробности же сновидения, как то приходится часто наблюдать, живописует без всякой посторонней помощи фантазия. Об интересном сновидении такого рода рассказывает Фолькельт: "Однажды вечером в одной веселой компании случилось выпить пива больше обыкновенного, отчего на следующее утро я почувствовал вялость и свинцовую тяжесть во всех членах тела. В последовавшую за этим вечером ночь мне приснилось, что я гуляю по главной улице своего города, но не в обыкновенном своем костюме, а в тяжелом дорожном плаще, меховой шапке и суконных башмаках. Долго я тащился в таком наряде, исполненный чувства стыда, что трудность моих движений зависит от слишком обильной выпивки. Вдруг я очутился сидящим на тротуаре с целой кучей плащей на коленях. Я пускаюсь в обратный путь и тащу с собой все плащи, перебросив их через левое плечо. Ко мне подходит какая-то незнакомая девушка и упрашивает меня взять у нее и понести довольно большую корзину. Я отказываю ей в ее просьбе, говоря, что я не имею никакого "касательства" к ее корзине. Затем я вижу подле себя одного моего старинного товарища по учению, мои же плащи превращаются в висящий на моей спине ученический ранец. Товарищ хочет повесить мне на спину еще что-то. Наконец он загораживает мне дорогу на углу одной улицы, упираясь в дом и колотя по чем попало руками, отчего я и просыпаюсь. Чувство утомления и тяжести в теле сказывается в каждой черте сновидения: в дорожном плаще, меховой шапке, суконных башмаках; в

сидении на тротуаре с целой грудой плащей; в упрашивании понести корзину; в ученическом ранце; в желании товарища навьючить меня еще более, наконец, в преграждении им мне дороги. Конечно, это чувство служит раздражением, дающим направление сновидению, и в этом отношении представляет связывающий его узел, но узел сокровенный, находящийся позади фантазии. Раздражение не может оставаться ни на один миг в сознании сновидца в своем чистом, первоначальном виде, так как ничто не может укрыться от всевидящей его фантазии. Последняя, сейчас же по его восприятии, символизирует его в подобном ряде образов, имевшем место в рассказанном нами сне".*

* Volkelt. Die Traumphantasie. Stuttgart, 1875, S. 88.

Итак, прежде всего оказывается, что у сновидца осознание своей телесной жизни гораздо шире и яснее, чем у человека бодрствующего. Что во время бодрствования не воспринимается нами совсем или воспринимается в виде неопределенного ощущения, то во сне отчетливо нами воспринимается и символизируется. А так как прекращение восприятия нами впечатлений от внешнего мира, то есть исчезновение нашего эмпирического сознания, есть условие видения нами насквозь нашего тела и наступления такого перемещения порога нашего сознания, что последнее может наполниться трансцендентальным содержанием для человека бодрствующего, то позволительно допустить, что увеличение этого содержания сознания прямо пропорционально углублению сна. Значит, несомненно, что мы пришли бы к драгоценным заключениям, если бы в нашей памяти могли сохраняться видения нашего глубокого сна или если бы во время такого сна можно было заставить нас говорить о нашем состоянии. Нет ничего немыслимого в том, что едва народившейся экспериментальной психологии со временем удастся найти пути к достижению этих целей; пока же сомнамбулизм представляет единственный путь, могущий привести к одной из них.

2. Диагноз сомнамбул

а) Внутреннее самосозерцание сомнамбул

Для здравого человеческого разума кажется в высшей степени вероятным, даже само собой понятным то, что врач, обогащенный многолетним изучением медицины и опытом, находясь в бодрственном состоянии, может судить о болезнях и методах их лечения лучше, чем какой-нибудь находящийся во сне необразованный человек. Но вероятное не всегда бывает действительным, и истину открывает не здравый человеческий разум. Изучение истории наук приводит к заключению, что почти всякий духовный прогресс сопровождался принятием за истину какого-нибудь парадоксального взгляда, так что история духовного развития человечества представляет собой непрерывный ряд поражений здравого человеческого разума. Никакого логического противоречия не содержится в утверждении, что находящийся в сомнамбулическом сне заурядный человек судит о болезнях правильнее, чем просвещенный врач.

Уже из предыдущего исследования оказалось, что исследование наших сновидений служит одним из путей, приводящих к диагнозу наших болезней. А так как сомнамбулический сон несравненно глубже обыкновенного, то можно сказать наперед, что способности, обнаруживаемые человеком в обыкновенном сне только в, элементарной форме, в сомнамбулическом сне должны проявиться в усиленной степени.

Сон приносит с собой наше внутреннее пробуждение, сновидение, причем степень этого пробуждения прямо пропорциональна степени замкнутости дверей наших чувств для впечатлений от внешнего мира. Но эта замкнутость достигает у сомнамбул высшей степени, поэтому такой же степени достигает и ясность внутреннего пробуждения. А так как образуемое нашими внутренними восприятиями содержание нашего сознания находит себе более или менее ясное, большей частью символическое воспроизведение уже в наших обыкновенных сновидениях, то более ясный, сомнамбулический сон должен приводить нас к яснейшему осознанию нами жизни нашего тела. Более того, так как лица, находящиеся в сомнамбулическом сне, могут быть доведены до словесных объяснений своих состояний, то легко понять, что при помощи этих лиц врач может лучше узнать болезнь, чем без их помощи: они созерцают ее, а врач о ней только судит, то есть заключает о ее причинах по ее симптомам.

Магнетический сон был известен уже древним. Многие из чудес, рассказываемых о сне древними врачами и философами, только и могут иметь место в магнетическом сне, между которым и обыкновенным сном они не предполагали никакой разницы. Только тот, кто примет это во внимание, вполне поймет Гиппократа. Напротив того, греческие писатели строго различали неразличаемые нами понятия: сновидения и ясновидения во сне. Это объясняется тем, что, тогда как для нас все сновидения представляют лишенный всякого реального значения бред, греки смотрели на сновидения, имеющие трансцендентально реальное значение, как на продукт божественного откровения и впадали, таким образом, в другую крайность.

Пюисегюр погрузил в магнетический сон одного больного юношу, который, внутренне пробудившись и увидев источник своей болезни, выразился о себе так: "У меня в голове абсцесс; если он падет мне на грудь, то он задушит меня". Недостаток научной точности в словах, которые пробормотал больной, легко мог бы привести Пюисегюра к заключению, что он имеет дело с горячечным бредом. Но так как он не питал пристрастия ни к какой системе, то он и мог взглянуть на открывшиеся перед ним новые факты, как на новые, подвергнул их дальнейшему исследованию и открыл таким образом одно из важнейших явлений в области науки о душе. Вскоре он открыл, что все сомнамбулы, если их сон достигает настоящей глубины, обладают способностью внутреннего самосозерцания. Со стороны такого видения сомнамбулы могут быть названы самоврачевателями.