Философия Науки. Хрестоматия
Шрифт:
Использование этого метода не является необходимым для исторического объяснения. Историк может, например, быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, которая больна паранойей, но, тем не менее, быть вполне способным четко объяснить ее действия; в частности, с помощью ссылки на принципы психологии девиантного поведения. Таким образом, находится или нет историк в позиции отождествления себя со своим историческим героем, не имеет отношения к правильности его объяснения. В расчет принимается только правильность используемых общих гипотез, независимо от того, были они предложены с помощью эмпатии или с помощью строго бихевиористского подхода. Многое в обращении к «методу понимания» представляется обусловленным тем фактом, что он стремится представить изучаемое явление как нечто «правдоподобное» или «естественное» для нас; часто это делается с помощью красивых метафор. Но достигаемый таким образом вид «понимания» должен быть четко отличен от научного понимания. В истории,
До сих пор мы обсуждали важность общих законов для объяснения и предсказания и для так называемого понимания в истории. Теперь кратко рассмотрим некоторые другие процедуры исторического исследования, включающие допущение универсальных гипотез.
Тесно связана с объяснением и пониманием процедура так называемой интерпретации исторических событий в терминах какого-то определенного подхода или теории. Интерпретации, реально предлагаемые в истории, представляют собой или подведение изучаемых явлений под научное объяснение или набросок объяснения, или попытку подвести их под некоторую общую идею, недоступную эмпирической проверке. Ясно, что в первом случае интерпретация является объяснением посредством универсальных гипотез; во втором случае она является псевдообъяснением, обращенным к эмоциям и вызывающим живые зрительные ассоциации, но не углубляющим наше теоретическое понимание рассматриваемого события.
Аналогичные замечания применимы к процедуре приписывания «значения» конкретным историческим событиям; их научный смысл состоит в определении того, какие другие события существенно связаны - в качестве «причин» или «следствий» — с изучаемым событием; а утверждение соответствующих связей опять-таки предполагает форму объяснения или наброска объяснения, включающего универсальные гипотезы. (С. 26-28)
<...> Достаточно широко распространено мнение о том, что во многих отношениях причинный тип объяснения по самой своей сути не соответствует объяснению в областях, отличных от физики и химии, в особенности при исследовании целесообразного поведения. Рассмотрим коротко несколько аргументов, приводимых в защиту этой точки зрения.
Наиболее распространенным среди них является идея о том, что события, включающие активность индивида или группы людей, уникальны и единичны, что делает их недоступными для причинного объяснения, поскольку последнее, основываясь на закономерностях, предполагает повторяемость объясняемого явления. Этот аргумент, который, между прочим, также приводится в поддержку точки зрения о том, что экспериментальный метод не применим в психологии и социальных науках, характеризуется непониманием логического характера причинного объяснения. Каждое отдельное явление в физических науках не менее, чем в психологии или социальных науках, уникально в том смысле, что оно, во всех своих характеристиках, не повторяется. Однако отдельные явления могут подчиняться общим законам причинного типа, следовательно, быть объясненным с их помощью. Тем не менее причинный закон утверждает, что любое явление определенного рода, т. е. любое явление, имеющее определенные специфические характеристики, сопровождается другим явлением, которое, в свою очередь, имеет определенные специфические характеристики, сопровождается другим явлением, которое, в свою очередь, имеет определенные специфические характеристики; например, что в любом явлении в процессе трения увеличивается тепло. <...>
Когда мы говорим об объяснении единичного явления, термин «явление» относится к повторению некоторых более или менее комплексных характеристик в определенной пространственно-временной области или в определенном индивидуальном объекте, но не ко всем характеристикам этого объекта или ко всему, что происходит в этой пространственно-временной области.
Второй аргумент, который нужно здесь упомянуть, утверждает, что выработка научных обобщений — и, следовательно, принципов объяснения — для человеческого поведения невозможно, поскольку реакции человека зависят не только от определенной ситуации, но и от его прошлого. Однако в действительности не существует a priori причины, по которой невозможно выработать обобщения, способные охватить эту зависимость поведения от предшествующей жизни агента. В самом деле, то, что данный аргумент «доказывает» слишком многое и поэтому содержит ошибку non sequilor (лат. не следует. — Ред.), становится очевидным в силу существования определенных физических явлений, таких, как магнетическое запаздывание
Согласно третьему аргументу, объяснение любого события, включающего целесообразное поведение, требует отсылки к мотивации и, следовательно, скорее телеологического, чем причинного анализа. <...> Мы должны ссылаться на преследуемые цели, и это, согласно аргументу, вводит тип объяснения, отличный от типа объяснения в физических науках. Несомненно, многие — часто неполные — объяснения, предлагаемые для действий, совершенных человеком, включают ссылку на цели и мотивы; но делает ли это их существенно отличными от причинных объяснений в физике и химии? Одно различие, напрашивающееся само собой, заключается в том обстоятельстве, что в мотивированном поведении будущее, кажется, воздействует на настоящее в той форме, которой не обнаруживается в причинных объяснениях в физических науках. <...>
Тот факт, что мотивы недоступны непосредственному наблюдению со стороны внешнего наблюдателя, не представляет существенного различия двух типов объяснения, — поскольку определяющие факторы, фигурирующие в физических объяснениях, также очень часто недоступны непосредственному наблюдению. Как, например, в случае с объяснением взаимного притяжения двух металлических сфер говорят о взаимодействии противоположных электрических зарядов. Присутствие этих зарядов, недоступное непосредственному наблюдению, можно установить различными методами косвенного тестирования, и этого достаточно для того, чтобы гарантировать эмпирический характер объясняющего рассуждения. Сходным образом, присутствие определенных мотивов можно установить только косвенными методами, которые могут включать ссылки на высказывания данного человека, на описки и оговорки и т. д.; но до тех пор пока эти методы могут быть «операционально определены» с достаточной ясностью и точностью, нельзя говорить о существенном различии в этом плане между мотивационным объяснением и причинным объяснением в физике.
Потенциальная опасность объяснения с помощью мотивации заключается в том, что этот метод основывается на легкой конструкции отчетов ex-post-facto, не обладающих предсказательной силой. Достаточно широко распространена тенденция «объяснения» действий описанием предполагаемых мотивов уже после того, как действие совершилось. В то время как сама по себе эта процедура не вызывает особых возражений, ее правильность требует: (1) чтобы объясняемые мотивационные предположения были доступны проверке; и (2) чтобы соответствующие общие законы придавали объясняющую силу предполагаемым мотивам. Игнорирование этих требований часто лишает представленные мотивационные объяснения их познавательного значения. (С. 98-101) <...>
Другой аспект обращения к телеологическим рассуждениям — их антропоморфный характер. Телеологическое объяснение заставляет нас почувствовать, что мы действительно «понимаем» объясняемое явление, так как оно рассматривается в понятиях цели и задачи, с которыми мы знакомы из нашего собственного опыта целесообразного поведения. Здесь важно различить понимание в психологическом смысле как чувства эмпатической близости и понимания объясняемого явления в теоретическом, или познавательном, смысле как конкретного случая некоторой общей закономерности. Частое подчеркивание того, что объяснение предполагает сведение чего-то незнакомого к знакомым нам идеям или опыту, на самом деле ошибочно. Несмотря на то, что некоторые научные объяснения имеют такой психологический эффект, он ни в коем случае не универсален; свободное падение физического тела намного более знакомое нам явление, чем закон гравитации, посредством которого оно объясняется; и, несомненно, что основные идеи теории относительности для многих гораздо менее знакомы, чем явления, которые эта теория объясняет. (С. 103)
ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ЛИХАЧЕВ. (1906-1999)
Д.С. Лихачев — специалист по древнерусской литературе и культуре, историк, общественный деятель. Пережил тяжелые испытания в Соловецком лагере и в годы блокады. Доктор филологических наук, профессор, с 1954 года руководил отделом древнерусской литературы в Пушкинском доме (Ленинград), академик АН СССР (РАН), почетный член и профессор многих иностранных академий, университетов, лауреат Государственных премий. Герой Социалистического Труда. Автор фундаментальных трудов по текстологии, поэтике и истории русской литературы X-XVII веков. В исследованиях выходит за пределы частных проблем литературоведения, текстологии, обращается к многомерному и универсальному контексту культуры. Особенно интересны и принципиально новы для философии и методологии гуманитарного знания исследования Лихачева по текстологии, сопровождаемые глубокими размышлениями о принципах работы с текстами, об историческом подходе к такого рода исследованиям. Основные монографии академика: «Человек в литературе Древней Руси» (М.;Л„ 1958), «Культура русского народа X-XVII вв.»(М.;Л., 1961), «Поэтика древнерусской литературы» (Л., 1961), «О филологии» (М„ 1989), «Очерки по философии художественного творчества» (СПб., 1996) и др.