Философия права

Чичерин Борис Николаевич

Это определение просто, ясно и вполне приложимо ко всем явлениям. Если мы за исходную точку возьмём не субъективное, а объективное право, то мы придём к тому же результату, ибо всё содержание юридического законодательства состоит в определении прав и обязанностей лиц, следовательно, их свободы с её границами и вытекающими отсюда отношениями. Это и есть то, что закон призван определить и что поэтому составляет основное начало права. Можно было думать, что эти начала утверждены на таких крепких логических и фактических устоях, что сомневаться в них нет возможности. А между тем, в новейшее время они откинуты и преданы забвению. Свобода по существу своему есть метафизическое начало, а потому, с отрицанием метафизики, пришлось и его подвергнуть изгнанию. Вместо свободы основным началом права признаётся интерес. Метафизическая идея заменяется практической пользой.

Это начало не ново. Ещё скептическая школа, особенно в лице Бентама, пыталась утвердить на нём всё здание права. Но только в наше время оно получило полное развитие и сделалось господствующим в науке.

Однако это изгнание метафизической идеи и замена её началом практическим имели весьма печальные последствия. Все юридические понятия перепутались, что в приложении ведёт к беспрерывным недоразумениям. Если юристы-практики не сбились окончательно с толку, то это происходит

единственно оттого, что они исполняют закон, как он есть, т. е. как определение прав и обязанностей, а не так, как требуется теорией, заменяющей право интересом. В действительности эти два понятия совершенно разные. Человек может иметь большой интерес в вещи, на которую он не имеет никакого права, и очень малый интерес в такой, которая ему принадлежит. Законодатель вовсе даже не входит в эти соображения. Устанавливая известные права, общие для всех, например, право собственности, он не определяет, что кому должно принадлежать и что люди должны делать из тех вещей, которые они приобретают. Он устанавливает только общие способы приобретения и защиты, а как этим пользуются люди, это их дело; это – область их свободной воли. Они не должны только нарушать чужих прав и определённых законом требований общественной пользы. Точно так же и судья, когда ему приходится разрешать столкновение двух прав, не спрашивает, чей интерес больше, а чьё право лучше. Интерес бедняка в украденной вещи может быть несравненно больше интереса собственника, но судья всё-таки решает, что вещь принадлежит не ему, а собственнику, и вор подвергается наказанию за присвоение чужого добра. Если скажут, по примеру Бентама, что тут примешивается интерес всех других собственников и всего государства, интерес, заключающийся в том, чтобы кражи не оставались безнаказанными, и чтобы право собственности сохранялось незыблемо, то этот интерес состоит именно в том, чтобы охранялось право как нечто отличное от интереса. Надобно, чтобы каждый знал, что ему принадлежит, и был твердо уверен, что его достояние не будет у него отнято. Общество состоит из лиц, и для всех их в высшей степени важно, чтобы области, предоставленные свободе каждого, были точно разграничены и охраняемы законом, а в этом и заключается задача права.

Есть, однако, случаи, когда право определяется интересом. Это бывает там, где само лицо является представителем известного интереса. Такого рода отношения встречаются во всех человеческих союзах. В области семейных отношений опекун является заместителем малолетнего или слабоумного; в гражданском обществе лицо является представителем корпорации, в государстве – представителем власти. И тут субъективное право остаётся выражением воли этого лица, которая одна может привести его в действие; содержание закона составляют всё-таки права и обязанности лиц. Поэтому общее определение приложимо и здесь. Но объём и границы этих прав и обязанностей определяются тем интересом, который лица призваны защищать. Важнейшее приложение эти понятия находят там, где определяющим началом является интерес общественный. На этом, как увидим, основано существенное отличие публичного права от частного. В первом лицо является представителем целого, которое возводится на степень юридического лица, обладающего известными правами, во имя известного интереса; во втором лицо остаётся само себе целью и действует на основании естественно принадлежащей ему свободной воли. Последнее составляет естественное основание права; первое же является плодом искусственной юридической конструкции. К этому мы возвратимся ниже.

Отсюда следует, что к личному праву всего менее приложимо понятие об общественном интересе. Частный интерес имеет по крайней мере непосредственную связь с личным правом. Он составляет то жизненное содержание, которое вносится в формальные начала права свободной волей лиц. Им определяется пользование правом. Общественным же интересом определяются не содержание, а границы личного права. Для последнего он составляет внешнее начало, которое оно должно уважать так же, как, со своей стороны, общественная воля должна уважать личное право. Если же эта воля, вторгаясь в область личного права, хочет подчинить его общественному интересу, то свобода лица исчезает: оно становится органом и орудием общества.

Морализующие юристы, которые хотят личное право определять общественным интересом, обыкновенно выставляют первое как явление эгоизма, а последнее как выражение нравственных требований. Но это мнимонравственная оценка прикрывает отрицание коренных нравственных требований, ибо она отрицает то, что составляет источник всякого права и всякой нравственности, а именно признание лица, как разумно-свободного существа, которое само себе цель и само определяется к действию и которому поэтому должна быть предоставлена свободная сфера деятельности, где оно одно является хозяином, независимо от чьих бы то ни было чужих велений. Человек может пользоваться своим правом хорошо или дурно, в эгоистических видах или приходя на помощь ближнему, это его личное дело; другие не вправе в это вступаться. Этого требует уважение к лицу. Клеймить же под именем эгоизма то, что вытекает из признания лица разумно-свободным существом и самостоятельным деятелем во внешнем мире, есть извращение всех понятий и подрыв самих оснований права и нравственности.

Из всего этого ясно, что право есть начало формальное; содержание даётся ему свободным движением жизни. Однако из этого не следует, что существо права ограничивается защитой этого жизненного содержания, то есть опять тех же интересов, как утверждают юристы, которые, не признавая начала свободы, стараются сохранить за правом его формальный характер. Защита, какова бы она ни была, по собственному ли почину лица или действием общественной власти, существует лишь во имя того, что она призвана защищать. Юридическая защита даётся только юридическому началу, то есть праву; поэтому не она составляет существо права, а то, что ею охраняется. Вследствие этого те, которые развивают эту теорию, сами, кроме внешнего признака защиты, принуждены признать ещё материальное право. Последнее и есть то, что требуется защищать и что поэтому составляет истинное существо права.

Однако защита не есть только внешний, случайный придаток к праву. Она составляет неотъемлемую его принадлежность, это именно то, что придаёт ему специальный его характер. В отличие от нравственности, право есть начало принудительное.

И это признаётся не всеми. Те, которые смешивают право с нравственностью, не могут отвергать этого признака, ибо он совершенно очевиден; но они считают его не существенным. Если бы все люди были добродетельны, то не было бы никакой нужды в принуждении, а право всё-таки бы существовало. Но дело тут вовсе не в том, добродетельны люди или нет: коренной вопрос заключается в отношении закона к свободе. В этом именно состоит существо как права, так и

нравственности, в этом коренится и их различие. Юридический закон поддерживается принудительной властью; нравственный закон обращается только к совести. Именно этим двояким отношением ограждается человеческая свобода в обоих её видах. Если бы юридический закон не был принудительным, то внешняя свобода человека была бы лишена всякой защиты; она была бы отдана на жертву случайному произволу сильнейших. А с другой стороны, если бы принуждение было только внешним придатком, который по усмотрению мог бы прилагаться ко всякого рода действиям, то нравственный закон в случае неисполнения мог бы сделаться принудительным, и тогда внутренняя свобода человека всецело была бы отдана на жертву произволу общественной власти. Именно к этому ведет смешение права с нравственностью. Те, которые ратуют против эгоизма, утверждающегося в своем праве, посягают на самое заветное святилище человеческого духа, на внутреннюю свободу, которая одна имеет решающий голос в нравственных и безнравственных поступках людей, подлежа суду общественной совести, но отнюдь не принудительному закону. Вынужденное действие теряет всякий нравственный характер.

Из этого ясно, что право и нравственность определяют две разные области человеческой свободы: первое касается исключительно внешних действий, вторая даёт закон внутренним побуждениям. Ясно также, что право не есть только низшая ступень нравственности, как утверждают морализующие юристы и философы, а самостоятельное начало, имеющее свои собственные корни в духовной природе человека. Эти корни лежат в потребностях человеческого общежития. Общество может составляться для чисто практических целей помимо всяких нравственных требований; но так как оно состоит из свободных лиц, действующих на общем поприще, то свобода одних неизбежно приходит в столкновение со свободой других. Отсюда необходимость общих норм, определяющих, что принадлежит одному и что другому, и что каждый может делать, не посягая на чужую свободу. Это требование вытекает из природы человека, как разумно-свободного существа, находящегося в отношении к другим себе подобным. Но так как оно относится к области внешней свободы, то эти нормы по необходимости носят принудительный характер, ибо только путём физического принуждения можно предупреждать и разрешать столкновения, происходящие во внешнем мире. Когда на человека нападают или хотят отнять у него то, что ему принадлежит, он, в силу присущего ему права, защищается, а так как он один может быть слишком слаб, чтобы дать отпор внешнему насилию, то общественная власть, во имя юридического закона, приходит ему на помощь. Для предупреждения физических столкновений между лицами необходимо, чтобы общественная власть взяла защиту в свои руки; только этим путём может установиться порядок в обществе. Со своей стороны, нравственность не только не противоречит такому порядку, но сама требует, чтобы ему оказано было уважение. Нравственность, так же как и право, действует в обществе, а потому должна подчиняться тем условиям, которые необходимы для существования общежития, подобно тому как человек, действующий в физическом мире, необходимо подчиняется его законам. Вытекающие из общежития юридические законы независимы от нравственных, так же как и физические законы независимы от человека, но в обоих случаях эти законы составляют необходимое условие деятельности, с которым надобно сообразоваться. В отношении к юридическому закону, вытекающему из требований свободы, признание его силы основано не на физической необходимости, а на разумном соз-нании потребностей общежития, без которого осуществление нравственных начал осталось бы пустым призраком. Поэтому оно составляет нравственное требование, которое тем более обязательно, что юридический закон и нравственный имеют один и тот же источник. Корень обоих лежит в признании человеческой личности. Вследствие этого, уважение к праву, не как внешнее только подчинение, а как внутреннее побуждение к деятельности, является предписанием нравственного закона. С этой точки зрения нравственность служит иногда восполнением права. Там, где юридический закон оказывается недостаточным, нравственность может требовать совершения действия по внутреннему побуждению, например, при исполнении обязательств, не имеющих юридической силы.

Однако так как это две разные области, которые определяются разными началами, то в приложении к человеческим действиям между ними могут произойти столкновения. То, что требуется правом, может быть безнравственно, и наоборот, то, что требуется нравственностью, может противоречить праву. Так, например, юридический порядок не мог бы существовать, если бы долги не взыскивались и договоры не соблюдались; а между тем нравственность нередко требует, чтобы человек отказался от своего права. Но исполнение этого требования зависит исключительно от доброй воли лица; юридический закон не может в это входить. Когда взыскание разоряет должника или когда богатый домовладелец выбрасывает на улицу бедняка, который не платит ему за квартиру, юридически закон не может не удовлетворить основанного на нём требования: он по необходимости помогает путём принуждения безнравственному действию; иначе юридический порядок не мог бы держаться. С другой стороны, человек во имя высших нравственных требований может оказать сопротивление юридическому закону. Наглядный пример представляют христианские мученики, которые умирали за то, что не хотели участвовать в языческих богослужениях.

Эти столкновения яснее дня доказывают различие двух сфер, но вместе и необходимость их примирения. Право и нравственность имеют один корень – духовную природу человека; они действуют на одном и том же поприще человеческих отношений; внешние действия и внутренние побуждения тесно связаны друг с другом, а потому тут необходимо оказывается взаимодействие двух начал, а вместе и потребность привести их к соглашению. Это требование относится в особенности к праву, ибо нравственный закон не имеет принудительного характера, а право может вынуждать свои повеления. Основное правило, которым определяются эти отношения, состоит в том, что юридический закон не должен вторгаться в область внутренней свободы и определять то, что, по существу своему, не подлежит его действию. Сюда относятся религиозные убеждения человека; они выходят из ведения принудительной власти. С другой стороны, в собственной своей сфере юридический закон может отказать в помощи действиям формально правомерным, но по существу своему безнравственным, например, в признании законности процентов свыше известной нормы. Наконец, он может даже положить наказание за безнравственные поступки, когда они составляют посягательство на чужую личность или оскорбляют общественную совесть; но такого рода постановления требуют особенной осторожности. Где есть совместная сфера, там разграничение не всегда легко; но общее правило должно состоять в том, что область нравственности не подлежит юридическому закону, который имеет дело только с внешними отношениями свободы и касается внутренних побуждений лишь настолько, насколько они выражаются в действиях, нарушающих право.