Философия права

Чичерин Борис Николаевич

Оно немыслимо не только в единичной, но и в союзной форме. Последняя составляет одно из разнообразных проявлений государственной жизни. Она возникает там, где требуется согласить единство государственной власти с различием местных особенностей. Когда государство простирается на обширные пространства, заключающие в себе разнообразные элементы и резко определённые местные особенности, или же когда в тесной местности живут рядом различные народности, связанные историческими судьбами или местными условиями, тогда союзная форма представляется наилучшим способом соглашения единства и разнообразия. Из государственного права известны те виды, на которые она разделяется: личные и реальные соединения, союзное государство и союз государств. Все эти формы предполагают, однако, или местное, или национальное единство, которое составляет реальную основу государственной власти. Чем разнообразнее условия и чем дальше расходятся между собой народности, тем эта связь слабее. Для совокупного человечества она немыслима. Каждая народность как реальная духовная сила стремится к

самостоятельному проявлению своих особенностей в исторической жизни, и это сознание своей самостоятельности она находит только в установлении независимой, верховной государственной власти. Поэтому распадение человечества на различные независимые друг от друга государства составляет мировое и необходимое явление, вытекающее из самого существа человеческого духа, из проявления общей субстанции в различных конкретных народностях.

Но если государства по своей природе суть самостоятельные единицы, то отношения между ними могут определяться только добровольными соглашениями. Договор, как мы видели, составляет естественный и нормальный способ юридического соглашения между независимыми друг от друга лицами. Поэтому он прилагается к международным отношениям так же, как и к частным. Разница между теми и другими заключается в том, что в последних для утверждения силы договоров существует возвышающаяся над лицами принудительная власть, а в первых такой власти нет. Государство есть союз верховный, и вынуждать исполнение обязательств может только оно само. Если оно довольно сильно, чтобы заставить другого исполнить его требования, оно может настоять на своем праве. Но слабое государство всегда останется внакладе. Отсюда присущее государствам стремление к усилению, стремление, которое проявляется тем в большей степени, чем более шатки международные отношения и чем менее они представляют гарантии для каждого.

Таким образом, всё здесь окончательно решается силой, ибо государство как верховный союз само является судьёй своего права, и только собственной силой оно может приводить его в действие. Вследствие этого многие отрицают у международных отношений название права, однако, несправедливо. Договор всё-таки остаётся юридическим обязательством, связывающим волю сторон; с ним всегда связано и право принуждения, хотя в действительности это право не всегда можно приложить. Это не составляет, впрочем, особенности международных отношений, подобные явления нередко встречаются и в области частного и публичного права. Проявляясь в условиях реального мира, право наталкивается на препятствия, которые мешают его осуществлению. В международных отношениях эти противоречия принимают только более резкую форму вследствие отсутствия высшей принудительной власти, господствующей над сторонами.

Этот недостаток восполняется двумя путями: осложнением интересов и развитием нравственного начала.

Если бы два государства, сильное и слабое, стояли друг против друга без всякого отношения к другим, то последнее всегда находилось бы во власти первого. Но в действительности рядом существуют многие, более или менее равносильные государства, которые сдерживают друг друга. Как скоро одно из них хочет усилиться и расширить свои владения за счёт слабейших, так другие соединяются, чтобы дать ему отпор. На этом основана система политического равновесия, которая играет первенствующую роль в международных отношениях. Эта система не существовала в древнем мире. Там обыкновенно боролись два соперничествующих государства, из которых одно окончательно получало перевес и становилось безграничным властителем окружающей среды. Таким способом Рим покорил своему владычеству почти весь известный тогда мир. В новое время, напротив, европейские государства, развиваясь самостоятельно на почве общей культуры, при постоянных взаимных сношениях, служат друг другу сдержкою, вследствие чего слабые могут существовать рядом с сильными, сохраняя свою независимость и служа уравновешивающим элементом при взаимных столкновениях. Не всегда эта система действует успешно; иногда могучие державы, преследуя свои интересы, делят между собой слабого соседа, как и случилось с Польшей. Но и тут участники дележа стараются сохранить между собой равновесие, так чтобы ни одно не усилилось чрезмерно, в ущерб другим. Система равновесия всё-таки сохраняется, и это заставляет каждое государство руководствоваться в своей внешней политике не исключительно своими собственными интересами, но и вниманием к интересам других. Кто этого не понимает, тот всегда рискует возбудить против себя грозную коалицию и, преследуя мелкие интересы, лишиться весьма крупных выгод. Такая политика менее всего может рассчитывать на успех.

К сдержкам, проистекающим от существования рядом самостоятельных государств, присоединяются те, которые порождаются развитием торговых сношений. Чем последние оживлённее, чем большая масса капиталов в них участвует, тем всякое их нарушение болезненнее отзывается на обеих враждующих сторонах. Вследствие этого государства должны быть несравненно осмотрительнее, нежели прежде, при взвешивании выгод и невыгод, которые могут проистекать из употребления силы для проведения своих целей. Осторожность здесь тем нужнее, что и орудия разрушения с успехами техники достигли высокой степени совершенства, а потому всякая война влечёт за собой такое истребление людей, какого не бывало при прежних столкновениях.

Всё это, однако, чисто практические соображения. Несравненно высшее, философское значение имеют те сдержки, которые проистекают из развития нравственного сознания. Надобно сказать,

что они очень невелики. В настоящее время, как и прежде, цинизм своекорыстия выставляется во всей своей наготе. Право силы считается единственным решителем судеб народов. То, что покорено оружием, признаётся неотъемлемой принадлежностью завоевателя, хотя бы население через это лишалось отечества, то есть того, что человеку всего более дорого и свято на земле. Самые высокие человеческие чувства попираются ногами; людям приказывают менять свои привязанности по воле всемогущей власти; всякое стремление сохранить прежние связи считается преступлением. И для достижения этих результатов самым беззастенчивым образом употребляются коварство и обман, прикрывающиеся благовидным предлогом интересов государства. Недавнее возрождение Германии с насильственным присоединением Шлезвиг-Гольштейна и Эльзас-Лотарингии представляет тому назидательные примеры.

Между тем нравственный закон, как мы видели, есть закон безусловный. Он всегда и везде должен быть руководящим началом человеческой деятельности. Для государства он тем более обязателен, что оно устанавливается именно с целью осуществить в жизни нравственные идеи, насколько они могут выражаться в союзе как целом. Мы видели, что в нём юридическое начало сочетается с нравственным. Первое даёт внешнюю форму, второе вносит в неё оживляющий дух. Если государство не вправе обращать нравственность в принудительное начало, определяющее личную деятельность человека, то в собственной деятельности оно обязано ею руководствоваться так же, как и частные лица. Это одно, что даёт ему нравственное значение. Никакие государственные интересы не могут оправдывать нарушение этих правил. С нравственной точки зрения интересы притеснителей столь же мало имеют права на существование, как интересы воров и разбойников.

Это не значит, однако, что частная нравственность и общественная должны быть подведены под одну мерку. Нравственный закон, как мы видели, есть закон формальный. Прилагаясь к жизни, он наполняется тем содержанием, которое дают ему различные человеческие союзы. Это содержание налагает на их членов обязанности, которые могут прийти в столкновение с предписаниями частной нравственности. Это именно и оказывается в международных отношениях. Человеку сказано: «Не убий»; но для защиты отечества он обязан убивать другого. Тут является высшее, господствующее над ним начало, которому он обязан жертвовать и своей, и чужой жизнью. И это составляет источник самых высоких добродетелей. Именно на войне на каждом шагу совершаются самые бескорыстные подвиги самоотвержения и милосердия. Здесь люди всего более чувствуют себя членами единого целого, которому они приносят в жертву всё, что имеют. Люди закаляются в борьбе; в них развиваются мужественные свойства и они привыкают смотреть не на себя только, а прежде всего на то, что они призваны совершать во имя высшего начала. Исторически войны нередко были источником возрождения или высшего расцвета народов.

Таким образом, нравственный закон не воспрещает войн, но он требует: 1) чтобы по возможности смягчались проистекающие из них бедствия, 2) чтобы они велись только во имя высших, нравственных целей, а не по прихоти правителей и не для притеснения других.

Первое достигается в большей или меньшей степени постановлениями и обычаями международного права у образованных народов. На почве христианства военные нравы значительно смягчились. Неприятель не рассматривается уже как непримиримый враг, которого надо всячески истреблять. Убийство вне военных действий считается преступным. С пленными обходятся человеколюбиво. Жизнь и имущество частных людей по мере возможности остаются неприкосновенными. Прежние опустошительные войны, оставлявшие после себя долгие следы, отошли уже в область преданий. Милосердие идёт по стопам воюющих сторон и старается облегчить страдание жертв. В этом отношении нельзя не признать весьма значительных успехов.

Что касается до второго, то здесь дело обстоит иначе. Государство по-прежнему остаётся единственным судьёй своих интересов, и если оно чувствует себя довольно сильным, чтобы провести их без большого риска путём войны, если ловкими переговорами, или пользуясь благоприятными обстоятельствами, можно устранить вмешательство других, то оно, не обинуясь, решает вопрос мечом. Результатом же войны является торжество голого права силы. По-прежнему целые области отторгаются от одного государства, с которым они связаны самыми тесными узами, и насильственно присоединяются к другому без всякого внимания к их чувствам, желаниям и интересам. Вторая половина нынешнего столетия представляет тому назидательные примеры. Пруссия и Австрия затеяли войну с Данией для защиты прав Шлезвиг-Гольштейна, а результат от победы был тот, что эти права были самым беззастенчивым образом попраны ногами и Шлезвиг-Гольштейн был включен в состав Пруссии. Само постановление трактата 1866 года, в силу которого жители северного, чисто датского Шлезвига должны были быть допрошены насчёт желания их присоединиться к Пруссии, осталось неисполненным. Точно так же были отторгнуты от Франции Эльзас и Лотарингия, для которых, несмотря на насильственное подчинение, истинным отечеством остаётся Франция, а не Германия. И Франция, несмотря на трактаты, не может отказаться от надежды возвратить себе эти области, связанные с ней нравственными узами, которых никакая внешняя сила не в состоянии расторгнуть. Примириться с этим результатом значило бы отречься от того, что составляет нравственную силу народа и что даёт ему высокое положение в мире. Это может сделать только народ, совершенно утративший нравственное сознание и погрязший в материальных интересах.