ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИИ
Шрифт:
«Когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего», то есть послал тогда, когда дух так углубился в себя, что познал свою бесконечность и постиг субстанциальное в субъективности непосредственного самосознания, но в такой субъективности, которая в то же время, есть бесконечная отрицательность и абсолютно всеобща.
Но свидетельство того, что этот человек - Христос, есть нечто другое; оно относится только к определению, что это этот, а не какой-то другой человек, но не касается самой идеи. Христос сказал: «Скажут вам: «вот здесь» или «вот там», - не ходите и не гоняйтесь… Царствие Божие внутри вас» (116). Среди иудеев и язычников многие другие почитались вестниками бога или богов. Иоанн Креститель предшествовал Христу; у греков, например, Деметрию Полиоркету воздвигали статуи, как богу, и римскому императору поклонялись, как богу. Аполлония Тианского и многих других считали чудотворцами, а Геркулес был для греков человеком, которого за его деяния - а это в то же время были лишь
в) Во- вторых, это знание, или вера, ибо вера -это тоже знание, только в своеобразной форме. Это надо рассмотреть.
Итак, божественное содержание полагается как самостоятельное знание о нем в элементе сознания, внутреннего. С одной стороны, это содержание есть истина и истина бесконечного духа вообще, то есть его знание, так что в этом знании он имеет свою свободу и предстает как процесс сбрасывания своей особенной индивидуальности и полагания себя свободным в этом содержании.
Но содержание выступает прежде всего для непосредственного сознания, а для непосредственного сознания истина может представать разнообразным чувственным образом. Ибо идея есть одна во всем, есть всеобщая необходимость; действительность может быть лишь зеркалом идеи; поэтому для сознания из всего может следовать идея, ибо она присутствует в бесконечно многих каплях, ее отражающих. Идея представляется, познается, предчувствуется в семени, которое есть плод; последнее назначение плода - умереть в земле, и только благодаря этому отрицанию возникает растение. Эта история, созерцание, представление, явление может быть возведено духом во всеобщее, и, таким образом, история семени, солнца становится символом идеи, но только символом; это образы, не соответствующие идее по своему собственному содержанию, по своему специфическому качеству. То, что в них познается, внешне им; значение не существует в них в качестве значения. Предмет, существующий в самом себе в качестве понятия, есть духовная субъективность, человек; он в самом себе есть значение, последнее не внешне ему; он мыслит все, все знает. Он не есть символ - его субъективность, его внутренний образ, его самость в сущности есть сама эта история, и история духовного выстукает не в таком существовании, которое не соответствует идее, но в своем, собственном элементе.
Таким образом, значит, для общины необходимо, чтобы мысль, идея стала предметной. Но вначале идея дана в отдельном индивидууме в форме чувственного созерцания; последнее должно быть снято, должно выявиться значение, вечная истинная сущность. Такова вера возникающей общины. Она начинается с веры в отдельного индивидуума; отдельный человек преобразуется общиной, познается как бог, включая и то определение, что он Сын Божий, и все то конечное, что относится к субъективности как таковой в ее развитии; но в качестве субъективности он отделен от субстанциальности. Чувственное явление преобразуется в знание о духовном. Следовательно, община начинается с веры, но, с другой стороны, вера порождается как дух. Следует выделить различные значения веры и свидетельства.
Поскольку вера начинается с чувственного образа, она имеет перед собой историю, совершающуюся во времени; она принимает за истину внешнее, обычное событие, и свидетельство - исторический, юридический способ удостоверения факта, чувственная достоверность. Представление основания опять-таки базируется на чувственной достоверности других лиц относительно известных чувственных фактов и остальное приводит с этим в связь.
Жизнеописание Христа является таким внешним свидетельством. Но вера меняет свое значение, а именно речь идет не только о вере в эту внешнюю историю, но о вере в то, что этот человек был Сын Божий. Здесь чувственное содержание становится чем-то совсем другим; оно превращается в некое другое, и возникает требование удостоверения этого другого. Предмет полностью преобразовался; из чувственно, эмпирически существующего он превратился в божественный, в существенно высший момент самого бога. Это содержание уже не является чувственным; если, следовательно, предъявляется требование удостоверять его прежним, чувственным образом, то этот образ теперь недостаточен, потому что
Если чудеса являются непосредственным доказательством, то в себе и для себя они лишь относительное доказательство или свидетельство второстепенного значения.
Христос говорит с укором: «Вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес» (117); «Многие скажут Мне в тот день: «Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и.
не Твоим ли именем многие чудеса творили?» И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (118).
Какой же интерес могут представлять чудеса? Относительное доказательство могло представлять интерес для стоявших вовне, так сказать, для наставления иудеев и язычников. Но для общины, которая сформирована, чудеса уже не нужны; она имеет в себе дух, который водительствует во всякой истине и который благодаря своей истине как дух является истинной властью над духом, то есть такой властью, в которой духу предоставляется вся его свобода. Чудо - это власть лишь над природными связями и тем самым власть лишь над таким духом, который ограничен сознанием этих ограниченных связей.
Как же могла быть осознана сама вечная идея путем представления такой власти? Если содержание определяют таким образом, что чудеса, творимые Христом, сами суть чувственные явления, которые могут быть исторически удостоверены, а также рассматривают его воскресение и вознесение как чувственные события, то в отношении чувственного речь идет не о чувственном удостоверении этих явлений; вопрос не в том, являются ли чудеса Христа, его воскресение, вознесение в качестве внешних явлений и чувственных событий, достаточными свидетельствами, а в том, как чувственное удостоверение и чувственные события - все вместе - относятся к духу, к духовному содержанию.
Удостоверение чувственного, пусть оно имеет какое угодно содержание, совершается путем свидетельства или созерцания, будет всегда подвергаться бесконечным возражениям, потому что в его основе лежит чувственно внешнее, которое по отношению к духу, к сознанию есть другое.
Здесь сознание и предмет разорваны и господствует основополагающий разрыв, который влечет за собой возможность заблуждения, обмана, недостаток образования, необходимого для того, чтобы правильно понять факт, так что можно впасть в сомнение и рассматривать Священное Писание в аспекте чисто внешнего и исторического, как светскую литературу, не питая при этом недоверия к доброй воле свидетелей. Чувственное содержание не достоверно в себе самом, потому что оно есть не благодаря духу как таковому, потому что оно имеет другую почву, не положено посредством понятия. Полагают, что путем сравнения всех свидетельств и обстоятельств будет обнаружено основание или что нужно найти основания для решения в пользу того или другого; однако весь этот способ удовлетворения и чувственное содержание как таковое должны быть отстранены, когда речь идет о потребности духа. То, что должно быть истиной для духа, во что должен он верить, - это не должно быть чувственной верой; то, что истинно для духа, есть нечто такое, для чего чувственное явление не имеет важного значения. Поскольку дух начинает с чувственного и приходит к тому, что достойно его, постольку его отношение к чувственному в то же время является отрицательным. Это основное определение.
Однако остается все же любопытство и любознательность: как все-таки понимать, объяснять, постигать чудеса, а именно постигать в том смысле, что они вовсе не чудеса, а скорее природные явления? Но такое любопытство предполагает сомнение и неверие и желает найти правдоподобную поддержку, чтобы при этом была спасена моральная добродетель и правдивость причастных лиц; затем допускают, что это - неумышленное заблуждение, то есть что не было обмана, и по крайней мере настолько справедливы и благонамеренны, что считают Христа и его друзей честными людьми. Проще всего было бы вообще совершенно отвергнуть чудеса. Если в чудеса не верят, находя их противными разуму, то не помогут никакие доказательства. Они должны основываться на чувственном восприятии, но в человеке непреодолимо убеждение, что все имеющее лишь такого рода удостоверение не может иметь значения истины. Ибо здесь доказательства суть не что иное, как возможности и вероятности, то есть лишь субъективные, конечные основания.
Или же нужно дать совет: пусть у тебя не будет сомнений, и тем самым они будут разрешены! Но я должен иметь их, я не могу их устранить, и необходимость дать на них ответ основана на необходимости иметь их.
Рефлексия превращает эти требования в абсолютные, она останавливается на этих конечных Основаниях; но в благочестии, в истинной вере эти конечные основания, конечный рассудок уже давно устранены. Такое любопытство уже исходит из неверия; вера же основана на свидетельстве духа не о чудесах, а об абсолютной истине, о вечной идее, следовательно, об истинном содержании, и с этой точки зрения чудеса представляют интерес незначительный. Они могут в такой же мере быть приведены, между прочим, с назидательной целью в качестве субъективных оснований, как и оставлены в стороне. К этому прибавляется и то, что чудеса, когда они выступают в качестве свидетельства, сами должны быть удостоверены.