Философия страха

Свендсен Ларс

Когда мы говорим о том, что страх всегда имеет интенциональный объект, это не значит, что этот объект всегда реален. Большинство из нас, вероятно, в детстве боялись всяких чудищ и верили, что кто-то прячется в шкафу или под кроватью, – когда я был маленьким, то считал, что в душе возле спальни моих родителей обитает привидение, мне было по-настоящему страшно, ведь чтобы добраться до родителей ночью, когда мир таит в себе столько опасностей, я должен был миновать ванную комнату. В действительности не было никакого чудовища ни в шкафу, ни под кроватью, ни в ванной комнате, но тем не менее это не означает, что страх не имел объекта – объектом было именно то чудище, которое, как я воображал, там находилось. Воображаемый объект, так же как и реальный, может быть интенциональным объектом. Если я в кинотеатре смотрю фильм и некий образ пугает меня, то это не потому, что я верю в реальное существование этого образа⁶⁸. Я могу отличить фантазию от реальности, и я полностью согласен с тем, что устрашающий образ вымышленный. С той же уверенностью можно сказать, что мой страх имеет

интенциональный объект, а именно – вымышленный образ.

А как насчет страха «неведомого»? Элиас Канетти писал: «Ничего так не боится человек, как непонятного прикосновения. Хочется увидеть, что тебя коснулось, хочется узнать или, по крайней мере, догадаться, что это»⁶⁹. Подобной мыслью Говард Ф. Лавкрафт начинает свое замечательное эссе «Сверхъестественный ужас в литературе»: «Страх – самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх – страх неведомого»⁷⁰. Страх «неведомого» не лишен объекта. Скорее, в данном случае речь идет о страхе перед неопределенным предметом, однако страх чего-то является полноценным страхом. Это страх того, что может произойти что-то неприятное или ужасное.

Некоторые эмоции призваны сообщать нам некую информацию о действительности. Страх является одной из таких эмоций. Таким образом, его можно рассматривать как средство познания. Всякое средство познания может работать адекватно или же давать сбой. Мы знаем, что от интерпретации субъектом ситуации зависят эмоции, которые субъект будет испытывать в этой ситуации. Некоторые интерпретации могут быть неадекватными, и следствием этого станет неадекватная эмоциональная оценка ситуации. Аристотель писал: «Заблуждение возникает потому, что страшатся или не того, чего следует, или не так, как следует, или не тогда, когда следует, или еще из-за чего-нибудь такого»⁷¹. Если я, к примеру, боюсь летать на самолете, но не боюсь ездить на машине, поскольку я полагаю (ошибочно), что полет на самолете опаснее поездки на машине, то и мой страх будет неадекватным. Я также могу испытывать слишком сильный страх по отношению к объекту, который сопряжен с некоторой опасностью, однако интенсивность моего страха может выходить за все разумные границы. Большинство людей расценивают это как интуитивное чутье. Они, кажется, считают, что страх можно оценить рационально, т. е., что эмоция страха может быть верной или ошибочной. Эмоция страха дает адекватное представление, если его объект опасен, а между степенью опасности и интенсивностью страха есть разумное соотношение. Однако совсем не просто разобраться, что понимать под этим разумным соотношением. Очень часто между оценкой различных опасностей аналитиками рисков и игроками существует серьезная разница, к этой теме мы еще обратимся в следующей главе.

Принято считать, что страх мешает мыслить рационально. Монтень писал, что «нет другого такого чувства, которое так быстро способно вывести наш рассудок из равновесия», как страх⁷². Эдмунд Бёрк разделяет эту позицию, утверждая, что ничто, кроме страха, не лишает сознание всякого здравого смысла с такой непревзойденной эффективностью⁷³. Хайдеггер также подчеркивает, что в состоянии страха «теряешь голову». Пример, который он приводит, это поведение людей во время пожара, они выносят из горящего дома первое, что попадется под руку, зачастую какую-нибудь малозначащую вещь⁷⁴. Как сказано выше, различные чувства и эмоции тесно связаны с определенными моделями поведения, и когда нас охватывает некое чувство или эмоция, эти заданные модели поведения способны блокировать всякое рациональное суждение или, точнее говоря, рациональное мышление не вписывается в модель поведения, т. е. человек не оценивает последствия своих действий. Поступки, совершаемые под непосредственным воздействием эмоций, могут отличаться от того, как бы мы поступили, поразмыслив как следует.

Множество подобных описаний негативного влияния эмоций, и в особенности страха, на наше поведение дают повод считать, что «чистая» рациональность, не затуманенная какой-либо эмоцией, была бы для нас предпочтительней. Тем не менее есть основания утверждать, что отсутствие эмоций также привело бы к иррациональному. Как сказано выше, люди с серьезными повреждениями amygdala не могут чувствовать страх, даже когда их жизни угрожает опасность⁷⁵. Они будут действовать иррационально, поскольку опасное не воспринимается как опасное, и следовательно, не вызывает рациональной реакции защиты или избегания. Отсутствие эмоций, другими словами, лишает нас знания, необходимого для выбора рационального поведения.

Страх всегда содержит в себе протенцию, проекцию будущего, связанного с болью, ущербом или смертью. Аристотель писал, что «страх – некоторого рода неприятное ощущение или смущение, возникающее из представления о предстоящем зле, которое может погубить нас или причинить нам неприятность»⁷⁶. Позже и Гоббс определял страх как ожидание плохого в будущем⁷⁷. Адам Смит писал, что страх говорит не о том, что мы фактически чувствуем в настоящий момент, а о том, что мы можем испытать в дальнейшем⁷⁸. Речь идет не только об опасном объекте или событии, которого необходимо избежать. Суть страха в ожидании негативной ситуации в будущем. Но не каждая ожидаемая негативная ситуация вызывает страх. Что-то должно быть поставлено на карту.

Всякий страх – это страх перед тем, что происходит, произошло или произойдет. Необязательно верить в то, что страхи фактически воплотятся в реальность. Можно бояться чего-то, и при этом верить в то, что этого не произойдет.

Например, слыша раскаты грома, можно испугаться удара молнии, пусть даже в этот момент осознаешь, что подобное вряд ли может произойти. Страх, по всей видимости, связан с неуверенностью. Об этом писал Дэвид Юм: «Очевидно, что то же самое событие, которое, будучи достоверным, породило бы печаль или радость, всегда возбуждает страх или надежду, если оно только маловероятно или недостоверно»⁷⁹. Аристотель утверждает, что страх всегда связан с надеждой: «Для того чтобы испытывать страх, человек должен иметь некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством этому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет»⁸⁰. Фома Аквинский придерживается того же взгляда и считает, что осужденные на вечную погибель не будут знать страха, поскольку нет никакой надежды на спасение: «Страх никогда не бывает лишен мало-мальской надежды на счастливый исход. Однако невозможно, чтобы осужденные питали надежду, поэтому они не могут знать страха»⁸¹. Действительно ли страх предполагает надежду? Это сомнительное утверждение. Предположим, что я заперт в горящем доме, вдали от пожарной станции и всех, кто мог бы мне помочь, и не видно никаких возможных путей спасения. Неужели я перестану бояться огня, наступающего все ближе и ближе и в конце концов окружившего меня со всех сторон, пусть даже у меня не осталось ни капли надежды на спасение? Последователь Аристотеля на это ответит, что я, несмотря ни на что, сохранил крупицу надежды вырваться из огненной блокады, уповая на Божественное вмешательство, благодаря которому огонь не коснется меня, или же неожиданно придет помощь. Однако трудно найти убедительный пример, которым мог бы воспользоваться последователь Аристотеля для подкрепления этого утверждения – вероятнее всего, оно было бы высказано без дополнительных подтверждений, а исключительно с целью спасти теорию о том, что страх предполагает надежду. Едва ли эмоция страха всегда предполагает надежду. С другой стороны, утверждение, что страх, как правило, связан с надеждой, имеет полное право на существование. Во многом это обусловлено тем, что абсолютно безнадежные ситуации складываются довольно редко – почти всегда существует возможность, какой бы незначительной она ни была, что ситуация разрешится не так, как того боишься.

Фома Аквинский отмечает: «Всякий страх является следствием любви к чему-либо»⁸². Страх вызывает то, что так или иначе угрожает жизненным ценностям. Это может быть угроза жизни, здоровью, дружеским или любовным отношениям, угроза социальному статусу и т. д. Страх одного рода может вытеснять страх другого рода. Страх потерять лицо может быть сильнее страха получить физическое увечье, поэтому, будучи детьми, мы вставали на лыжи и, бросая друг другу вызов, забирались на все более крутые склоны, и наши прыжки становились все более опасными – и результатом дня, проведенного на горе, было тело, покрытое синяками. Или в случае, когда солдаты пренебрегают страхом пасть в бою, поскольку еще сильнее боятся потерять лицо перед своими товарищами. С этой точки зрения «смелые» поступки могут фактически обусловливаться страхом⁸³. В любом случае желание является центральным во всякого рода страхах – ты можешь бояться X только в том случае, если ты хочешь не-X. В этом желании человек ощущает себя поставленным в ситуацию, которую не может контролировать полностью.

Чувства и эмоции – парадигматический пример аффективной стороны нашей жизни. Другое слово, обозначающее чувства, – «страсти». Это слово происходит от греческого pathos, по-латыни passio, что значит «быть страждущим». Это «страдание» прежде всего обозначает не боль, а пассивность, показывает, что человек подвергается чему-либо, что-то с ним происходит. Аристотель различает praxis и pathos, т. е. «воздействовать» и «подвергаться воздействию»⁸⁴. Чувства рассматриваются не как нечто рождающееся само собой, а как то, что человек, в некотором смысле, принимает⁸⁵. Нельзя просто-напросто выбрать чувство или эмоцию. Если человек грустит или напуган, он не может просто выбрать и принять другое, более подходящее чувство или эмоцию. Мы можем воздействовать на наши эмоции не напрямую, к примеру погрузившись в ситуацию, в которой определенная эмоция обычно возникает. Также мы обладаем известной способностью допускать эмоции или подавлять их. Не в последнюю очередь каждый из нас может работать со своими чувствами и эмоциями и направлять их. Тем не менее ясно, что чувства и эмоции не могут легко следовать нашей воле.

Испытывать некую эмоцию – значит испытывать на себе влияние некоей ситуации, в которой оказываешься. Всякое человеческое познание обусловлено ситуацией, в которой происходит познание, и глубинной основой этой ситуации является аффективная сфера. Можно сказать, что эмоция является условием для того, чтобы объект в заданной ситуации приобрел какое-то значение. Чтобы объект мог быть отнесен к разряду пугающих, смешных или скучных, ситуация, в которой происходит встреча с объектом, должна иметь соответствующую эмоциональную окраску. Говоря словами Хайдеггера, страх обнаруживает основополагающую расположенность жизни человека⁸⁶. Термином «расположенность» Хайдеггер стремится описать, что это значит, находиться в этом мире. Находиться в мире, значит быть выпущенным в мир, познавать мир как место, заключающее в себе значимые и несущественные объекты. Эта расположенность имеет в своей основе эмоциональный характер, т. е. именно чувство наделяет объекты смыслом и именно чувство, по сути, делает возможным сопричастность миру. По