Философия субъективности
Шрифт:
Поскольку реализация гуманитарного подхода предполагает обсуждение ценностей и видения, которые хочет провести исследователь при изучении интересующего его явления (в данном случае феномена субъективности), постольку исходная ценность и целое (что именно существует) автоматически задаются гуманитарным подходом. Но есть еще несколько интенций, которые автор стремится провести. Во-первых, он старается способствовать становлению субъективности; реанимацию субъекта он оставляет желающим. В свою очередь, это означает необходимость понять, каким образом современный человек строит и возобновляет свою жизнь в изменившихся условиях, засчет какой работы и представлений.
Во-вторых, субъективность как целое, с точки зрения автора, задается личностью. Именно личность, в качестве действующего самостоятельно,
66
Сравни с высказыванием С. Комарова: «Субъективность как таковая оказывается временностью, то есть присутствием в различении между явлением и его понятием (классическая эпистемология), между феноменом и актом его конституирования (феноменология Гуссерля и Хайдеггера), между бытием и личностным смыслом (феноменология Сартра и Мерло Понтии), между ее объективацией и ее пониманием (герменевтика Делеза)».
В-третьих, субъективность как целое задается не только современной ситуацией, делающей необходимым возобновлять жизнь в принципиально новых условиях, но также историческими и культурными предпосылками субъективности (субъективность как культурно-исторический феномен).
Наконец, если философия субъективности создается, в том числе и для сферы образования (например, для тьюторов), то целое будет задаваться и позицией педагога, который старается, чтобы субъективность его подопечных развивалась в правильном направлении. Действительно, педагог хочет направить развитие молодого человека в русло, полезное для него самого, общества и других. Другое дело, что полезность в данном случае участниками педагогического процесса может пониматься по-разному.
Глава вторая. Личность, поступок, выбор
1. Кейс первый – становление личности автора
В развитии современного человека есть важный период, относящий чаще всего к подростковому возрасту и юности, когда просыпается, начинает становиться наша личность, и мы впервые совершаем настоящие поступки. Поступки разные, не всегда понятные с точки зрения дальнейшего нашего развития. Начну с себя.
Я прекрасно помню, как прорезалась моя личность, если только, конечно, это была личность. Было 1-е сентября, после летних каникул. Я пришел в четвертый класс и как будто проснулся. Именно с этого времени я себя воспринимал, к себе присматривался, наблюдал за собой. Ощущение личности было столь необычным, что я хорошо запомнил свое состояние и переживания. Мне казалось, что все, что было до этого, уходит в сплошную темноту. Лишь отдельные картины были разбросаны в этом темном прошлом. Так, например, в этом темном прошлом я запомнил следующую сцену, вероятно, это было самое первое воспоминание о самом себе.
Лежу на полу, передо мной коробка с рассыпанными шоколадными конфетами и гофрированными белыми бумажками. Я знаю, но не вижу: передо мной отец, пришедший навестить меня в детский сад; бросился к нему, но споткнулся и упал, от неожиданности отец уронил конфеты, и они оказались на полу. Вторая сцена видна очень смутно. Начало войны, мы едем в теплушке вагона. Мама дает мне бутерброд, накрытый сверху еще одним куском хлеба. С удовольствием ем, и вдруг мой брат Толя кричит удивленно: “Ма, а Вадик ест масло”. Я сразу же бросаю бутерброд на пол (дело в том, что в детстве я совершенно
Мне снится, что иду по длинному темному коридору и слышу за своей спиной лай собаки. Бегу от нее изо всех сил и прячусь в какой-то низкий шкаф. Другой сон был обычный, детский. Стою на подоконнике дома и вдруг неожиданно срываюсь, и падаю вниз. Сердце замирает, сжимается, но, не долетев до земли, я в холодном поту просыпаюсь в кровати. Пожалуй, самый интересный сон мне приснился во время войны. Мне было пять или шесть лет. Мама день и ночь работала на авиационном заводе и лишь изредка урывала несколько часов, чтобы навестить меня и брата в детском саду. Почти всегда она приносила что-то вкусное: какао в термосе, шоколад или что-нибудь еще. И вот мне упорно стал сниться сон с мамой и вкусными продуктами в придачу. Понятно, как я огорчался, когда просыпался: нет ни мамы, ни какао. Наконец, чтобы не обманываться и не огорчаться понапрасну, я решил проверять себя – щипать за ухо: если больно – не сплю, если не больно – сплю. И в ту же ночь мне приснился сон: приезжает мама, я дергаю себя за ухо, убеждаюсь, что не сплю, пью какао и затем… просыпаюсь. Дальше все ясно. Сила огорчения прочно отпечатала этот сон в моей памяти.
Четвертая и остальные сцены падают на Москву после войны. Но все эти сцены никак не были связаны с моей личностью, они просто запомнились и стояли перед глазами.
Совсем другое начинается с четвертого класса. Я именно открываю себя, мне кажется, что теперь помню себя непрерывно, хотя это, конечно, что понял позднее, было иллюзией. Продумывая, почему это произошло, нашел причину, с одной стороны, в чтении книг, именно к этому времени я начал достаточно уверенно и много читать, с другой – в том, что пошел в школу, да и дома был все время один (отец находился в армии, а мама пропадала на работе). Книги дали форму осознания себя, а самостоятельная жизнь в школе и дома заставили перестроиться. Я уже не мог, как прежде рассчитывать на помощь мамы или воспитателя, пришлось опереться на самого себя. Книги подсказали, как это сделать – взглянуть на себя со стороны, увидеть себя, охарактеризовать свое Я.
Вообще к этому времени (пятый – шестой класс) я полностью жил в книгах. Художественные события интересовали меня значительно больше, чем окружающая бедная послевоенная жизнь. В те годы никаких телевизоров и плееров еще не было, игрушек практически тоже. Мы жили в огромном доме фабрики “Шерсть-сукно” с коридорной системой. В одном конце коридора находилась общественная кухня, где однажды я в течение двух минут наблюдал фантастический танец жирных крыс, в другом конце коридора располагались два общих туалета.
В доме было всего две еврейских семьи. Антисемитизм процветал как среди взрослых, так и среди их детей. Мне с братом не раз приходилось отстаивать свою независимость с помощью кулаков, помню, например, как мы стояли во дворе в окружении дружно плюющих в нас сверстников. Все это тоже не стимулировало желание жить обычными событиями, как только выдавался случай, я старался нырнуть в мир книг, где гуляли благородные дамы, джентльмены и злодеи, кипели страсти, мучались и размышляли о жизни герои. Когда случай не выдавался, я пытался его создать сам, читал даже ночью под одеялом, включая фонарик, и осторожно, чтобы не разбудить маму, переворачивал страницы.
Естественно, что при таком образе жизни уроки я готовить не успевал. Каждый день со страхом ждал, не вызовет ли учитель. Но рано или поздно моя фамилия произносилась. В результате я так запустил учебу, что уже боялся идти в школу. Где-то недели две или больше я вместо школы шел в метро. Спрашивается, это был поступок или нет? Я находил за станцией “Электрозаводская” в урнах несколько плохо оторванных билетов, и, зажав пальцами оборванный край, проходил мимо контроля. В метро находил свободную скамейку и сидел на ней, глотая очередную книгу. В положенное время, как ни в чем не бывало, я возвращался домой. Так бы и продолжалось неизвестно сколько времени, если бы кто-то из класса не увидел меня в метро и не сказал об этом классному руководителю. Я во всем повинился, обещал нагнать учебу и только просил, чтобы не рассказывали матери. Она узнала об этой истории буквально несколько лет тому назад от меня самого.