Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Смирнов Игорь

По происхождению человек центробежен. Он рубеж естественного. И он удаляется даже от себя самого, от сосредоточенности на себе, рассеиваясь по свету из Африки, где он возник, и уступая Акт Всетворчества демиургу. Будучи по сути провинциалом, архаический человек поглощен мимезисом, не стараясь расширять свое хозяйство и воспроизводя божественное творение в ритуале и магии. Центры (города и храмы) складываются тогда, когда провинциал вселенной, недовольный собой, учреждает историю, когда он становится трансцендентальным субъектом, пребывающим в своем времени, живущим моментом самосознания, автотрансформации. Именно в этом качестве житель индоевропейской глухомани превращается в греческого философа, затевает поиск меры всех вещей, зовет людей выйти из пещеры к солнцу (истины), сравнивает власть с душой, как это сделал апологет центризма, Аристотель, в “Политике”.

Когда-то я уже писал о том, что философия — такой дискурс, который стремится свести многообразие предстающей нам действительности к одному-единственному понятию, будь то эйдос, Всеединое, непознаваемое, монада, нравственный императив, сомнение, Абсолютный Дух, бытие-к-смерти, difference и т. д. Отшелушивая ядра, философия не желает считаться с тем, что и скорлупа существует.

Остается сказать о том, что такое метапозиция, которая только на первый взгляд немотивированно заняла место в названии статьи об окраинах. Ей может быть дано лишь отрицательное определение. Она ни центр, ни периферия. Если провинция есть locus желания (ни в одном из городов я не видел столько “салонов красоты”, как теперь в Москве и Петербурге, не могущих примириться с потерей Россией ее великодержавного статуса) и если столица есть власть (т. е. удовлетворенное вожделение), то метапозиция дает возможность для думания — для освобождения от телесности-пространственности, для погружения в идеальность времени, демонстрирующего недолговечность всего материального и оконтуренного. И центр, и периферия заселены телами. В первом случае соматические единицы выступают как репрезентативные для некоего ареала и тем самым неизбежно втягиваются в множащееся субституирование (замещающий замещаем), которое придает истории поступательный ход, на каждом шаге выглядящий более истинным, чем предшествующее движение, в результате чего абсолютизируется современность, не ведающая — в своей отелесненности — квалитативно иного, чем она, будущего. Во втором случае тела в качестве репрезентируемых обречены на то, чтобы лишь следовать за историей, подражать модным веяниям либо бороться с ней разными способами (разрушительно бунтуя против столичной гегемонии, привнося в таковую кое-что из локально-традиционного, убегающего в архаику, опыта и т. д.). Однако и репрезентативное, и репрезентируемое тело переводит время в пространство, в котором присутствует. Метапозиция безместна и, значит, дает нам возможность взглянуть на темпоральность, не спациализуя ее. Заняв метапозицию, мы избавляемся от соматики. Конечно же, не на практике, а в уме, но это и есть тот предел нашей свободы, который может превзойти одно самоубийство. Только метапозиция и позволяет нам быть вне иерархии, не подчиняться никому — никого не подчинять себе.

О вреде и пользе истории и философии для жизни(две империи на рубеже тысячелетий)

Беседа состоялась в феврале 2000 года в Риге, но прежде нигде не публиковалась. Трактовка некоторых тем, таких, как приход к власти Владимира Путина, военные действия НАТО в Югославии и России в Чечне, носит отчетливый отпечаток времени разговора. Однако редакция «НЗ» уверена в том, что как сами вопросы, затронутые в беседе, так и ответы, предлагаемые беседующими, остаются по-прежнему интересными; кроме того, мы считаем, что сам отпечаток истории обладает не только «историческим значением». Беседа записана Надеждой Григорьевой.

Беседа Александра Пятигорского и Игоря Смирнова

Александр Моисеевич Пятигорский (р. 1928) — востоковед, философ, писатель. В 1973 году эмигрировал из СССР. С 1974 года живет в Лондоне. В этом году издательство «Новое литературное обозрение» планирует переиздание сборника прозы, а также перевод монографии «Who's Afraid of Freemasons? The Phenomenon of Freemasonry» (London, 1997).

Игорь Павлович Смирнов (р. 1941) — филолог, писатель, автор многочисленных работ по истории и теории литературы, культурной антропологии, политической философии. Закончил филологический факультет ЛГУ, с 1966 по 1979 год — научный сотрудник Института русской литературы АН СССР, в 1981 году переехал в ФРГ, с 1982 года — профессор Констанцского университета (Германия).

Александр Моисеевич Пятигорский: Надо убить сначала всех, а потом заниматься пацифизмом.

Такова метафора новой политической философии. Ты согласен, да? Но в то же время я выступаю за какую-то гармонию. И это соответствие человека и мира неразрывно связано с моим представлением об этногенезе. Когда чеченцы стали жить в своих тесных ущельях, тогда еще не было ни древних германцев, ни римлян, ни античных греков — никого. И впоследствии никакие мимопроходящие монголы, тюрки, индоевропейцы с севера и с юга не смогли чеченцев выгнать оттуда. Даже Сталину это не удалось, ибо Хрущев вернул наказанный народ на его место жительства. И только гений Путина пытается положить конец вековечной ситуации! Тут какая-то явно космическая идея — окончательное решение чеченского вопроса. Прямая — как будто — аналогия с резолюцией, принятой участниками конференции на берегу Ваннзее. Но это сходство чисто объективное. У русских властей, в отличие от немецких, нет ясно составленного плана. «Бей чеченцев» — не разработанная программа, а элементарная символическая конструкция.

Игорь Павлович Смирнов: Я думаю, ты не совсем правильно оцениваешь действия власти.

А.П.: Рад слышать.

И.С.: У них есть программа, но не подразумевающая то, как победить чеченцев, а направленная на то, как приструнить русский народ. Кремлевские идеологи разработали проект прихода к власти и ее удержания, обратившись к той модели, которая однажды оказалась весьма успешной: когда тайная полиция впервые в России прорвалась на верхнюю ступеньку бюрократической иерархии. Я имею в виду Андропова и развязанную им и Устиновым войну в Афганистане, благодаря которой глава КГБ стал генеральным секретарем ЦК КПСС. Новая политическая модель повторяет старую (история, однако, не терпит воспроизведений), а на Чечню им всем наплевать.

А.П.: Само собой.

И.С.: А тогда зачем ты завел речь о Чечне? Ты должен говорить о несчастной России, которая уже который раз подвергается атаке тайной полиции.

А.П.: Нельзя то и дело называть Россию несчастной. Вот Гегель сказал бы: «Это — дурная бесконечность, хватит!» Тут надо искать какие-то, уходящие более глубоко, корни.

И.С.: Подумай, Саша, именно сейчас, когда в России худо-бедно стало формироваться наконец гражданское общество, его почему-то понадобилось заново мобилизовывать, делать государственно-патриотическим. Ему предлагается поверить в то, что страна выиграет войну. Ведь Россия одержала в ХХ веке только одну победу — в так называемой Отечественной войне. Но эту битву вел весь мир, так что нельзя утверждать, что в данном случае заслуга принадлежит лишь России. А все прочие кампании — японскую, первую германскую, финскую, афганскую — страна проиграла с незабываемо большими людскими потерями. Сплотись общественное мнение в неприятии врага (чеченцев), реши оно, что нынешний подход восполнит прежние ратные неудачи, — и тогда оно самоликвидируется в качестве независимой от государства инстанции.

А.П.: Правильно. Я с тобой не намерен спорить. Я просто стараюсь выявить другую сторону происходящего, которую я бы назвал аспектом самосознания. У субъекта нет двух точек зрения на то, что он совершает, иначе ему бы пришлось отказаться от действия. Тебе хочется объективировать проблему. Но то, что ты сказал, расходится с самопониманием не только чеченцев, но даже и русских, не говоря уже о западных политиках и политологах, которые как бы протестуют против вторжения в Чечню, но как бы и поддерживают его.

И.С.: Чечня интересует Запад только потому, что случилась война НАТО против Югославии, начавшаяся весной 1999 года. В известном смысле мы можем даже утверждать, что бомбят Чечню американцы. Во всяком случае, они создали Кремлю благоприятные условия для проведения армейских операций на Кавказе, начавшихся осенью того же, 1999 года.

А.П.: Понятно. Но я думаю, что твоя степень объективизма приобретает какой-то иллюзорный характер. Разумеется, бомбят Чечню те, кто этого желает.

И.С.: На феноменальном уровне — да. А в плане ноуменальном… Что значит ноумен, Саша? Он итог сравнения явлений, в результате чего мы получаем инвариант. Парадигму, в которой нам теперь приходится жить, задает Америка, взявшая на себя право вершить чужие дела. Я не удивился бы, если бы НАТО принялось бомбить Вену из-за того, что Хайдер пользуется признанием австрийцев.

А.П.: О! Значит, Россия жаждет (по своему обыкновению!), чтобы кто-то другой решал ее проблемы.