Философский словарь

Конт-Спонвиль Андре

Здесь мы снова обратимся к Спинозе. Что такое сущность единичной вещи? Ни в коем случае не абстракция и не виртуальная данность, но само ее существо, рассматриваемое в утвердительном измерении, иначе говоря, в ее возможности существования: то, что делает из нее сущее («устанавливает» ее, как говорит Спиноза), но делает это изнутри (в отличие от причин, которые заставляют вещь быть такой, какая она есть, извне). Снова обратимся к примеру стола. То, что он есть, имеет какие-то внешние причины, – это очевидно. Но его не было бы, если бы он не имел в себе самом некоей утвердительной сущности – возможности бытия, каковая, в свою очередь, не может существовать или мыслиться без стола, так же как стол не может существовать или мыслиться без нее («Этика», часть II, определение 2). Из этого следует, что «стремление вещи пребывать в своем существовании есть не что иное, как действительная (актуальная) сущность самой вещи» («Этика», часть III, теорема 7).

Сущность бытия есть его возможность существовать; его существование – сущность в действии.

Трудность состоит в том, чтобы объять мыслью сразу оба этих момента, по необходимости одновременных, – то, от чего отказываются эссенциализм и экзистенциализм. «Сущность, – пишет Сартр после Гегеля, – это то, что было» («Бытие и ничто»). Но как это может быть, если прошлого больше нет? Бытие и событие в настоящем времени составляют одно – так же, как сущность и существование.

Схоластика (Scolastique)

Учение и приемы школы, то есть, в наиболее распространенном толковании термина, – средневековых европейских университетов. Схоластика – это смесь христианского богословия и древнегреческой философии (в первую очередь философии Платона, оказавшей огромное влияние на мировоззрение бл. Августина, в дальнейшем – философии Аристотеля), логики и авторитаризма, научной строгости и однообразия. В свое время схоластика в немалой степени способствовала расцвету духа, позволив Западу обрести свое лицо, но закончила параличом мысли, замкнувшись в бесплодных спорах бесспорных эрудитов. Уже Монтень отзывается о схоластике с насмешливой жалостью. Декарт и вовсе выступает могильщиком схоластики. Между тем не подлежит никакому сомнению, что в мыслях схоластов таились настоящие сокровища ума. Но кому нужно сокровище, утратившее практическую ценность?

В более общем и более уничижительном смысле схоластическим часто называют учение той или иной школы, застывшее в раз навсегда заданной ортодоксии (и волей-неволей вынужденное бесконечно усложнять его детали), застывшее до такой степени, что об истинности того или иного утверждения его сторонники судят, руководствуясь не тем, насколько оно согласуется с реальностью и опытом, а исключительно указаниями Учителя. В этом смысле можно говорить о фрейдистской схоластике, о марксистско-ленинской схоластике, о схоластическом толковании Хайдеггера и т. д. Все три учения далеко не глупы. Вот почему схоластика так опасна. Как ничто другое она способна обесплодить самый выдающийся ум. Лично мне известно немало умных людей, из-за своей верности схоластике так и не создавших ничего оригинального, хотя они имели к тому все возможности.

Сциентизм (Scientisme)

Религия науки; наука, рассматриваемая как религия. Сциентист утверждает, что наука изрекает абсолютные истины, тогда как она сообщает лишь относительные знания; что наука призвана руководить всем на свете, тогда как она способна лишь описывать и (иногда) объяснять происходящее. Сциентист возводит науку в ранг догмы, а догму превращает в императив. Что же он оставляет нам от наших сомнений, нашей свободы, нашей ответственности? Науки не подчиняются ни индивидуальной воле, ни всеобщему голосованию. Что сциентист оставляет от нашей свободы выбора? От нашей демократии? Сциентизм – опасный вздор, и по этому поводу прекрасно высказался математик Анри Пуанкаре (228): «Наука выражается в изъявительном, а не в повелительном наклонении». Она говорит то, что есть, в лучшем случае, а чаще – то, что, как нам кажется, может быть, но никогда – что должно быть. Вот почему наука не способна заменить ни мораль, ни политику, ни тем более религию. Сциентизм утверждает обратное, и в этом его ошибка. Если уж на то пошло, я отдаю предпочтение позитивизму.

Счастье (Bonheur)

Довольно широко бытует мнение, что счастье – это удовлетворение всех наших желаний. Однако, будь это так, ни один человек никогда не был бы счастлив, и нам, увы, пришлось бы согласиться с Кантом, утверждавшим, что счастье – «идеал не разума, но воображения». Разве можно представить себе, что все наши желания будут когда-либо удовлетворены? Ведь мир нам не подчиняется, а мы сами чаще всего желаем именно того, чего нам не хватает. Подобное счастье – не более чем мечта, причем мечта принципиально недостижимая.

Есть и другая точка зрения, согласно которой счастье – продолжительная или постоянная радость. Но может ли радость, всегда внезапная, бурная и преходящая, быть постоянной?

Счастье нельзя свести ни к пресыщенности (удовлетворенности всех своих пожеланий), ни к довольству (постоянной радости), ни к блаженству (вечной радости). Счастье предполагает продолжительность во времени, как это подметил еще Аристотель («одна ласточка еще не делает весны; один счастливый день не делает человека счастливым»), следовательно, в счастье, как и в любви, есть свои колебания, свои

взлеты и падения, свои «перебои» сердца и души. Быть счастливым не значит быть постоянно радостным (кто из нас на это способен?), но это и не значит никогда не быть радостным. Счастье – способность радоваться, не ожидая, что случится что-нибудь особенное, и не рассчитывая на какие-либо кардинальные перемены. Благодаря тому что речь идет лишь о возможности, счастье оставляет место и надежде, и опасениям, и нехватке чего-то важного, и приблизительности, т. е. всему тому, что и отличает счастье от блаженства. Счастье существует во времени как состояние каждодневной жизни. Само собой разумеется, что это субъективное и относительное состояние, настолько субъективное и относительное, что дает повод усомниться в самом его существовании. Однако тот, кто изведал, что такое несчастье, сочтет подобный довод наивным: он отлично знает, хотя бы от противного, что счастье существует. Смешивать счастье с довольством значит перекрывать себе путь к счастью. Смешивать его с блаженством значит вообще отказаться от идеи счастья. Этими заблуждениями больше других грешат подростки и философы. Мудрецы не настолько глупы.

Итак, счастьем можно назвать – во всяком случае, я предлагаю такое определение – промежуток времени, на протяжении которого радость ощущается как немедленно достижимое состояние. Тогда несчастьем я назову промежуток времени, на протяжении которого радость представляется недостижимой немедленно (иначе говоря, такое испытываемое нами чувство, что мы сможем испытать радость, только если в окружающем мире произойдет какая-либо капитальная перемена).

Поскольку речь идет не о самой радости, а о возможности радоваться, счастье является воображаемым состоянием. Значит, прав был Кант? Не совсем. Ведь это нисколько не мешает человеку быть счастливым (счастье – состояние, а не идеал), не исключает его способности радоваться (реальное есть составная часть возможного), мало того, служит одной из причин быть счастливым (воображаемое есть составная часть реальности) и радоваться (какое счастье, что меня обошли все несчастья!). Таким образом, радость являет собой содержание (иногда действительное, иногда воображаемое) счастья, как счастье являет собой естественное пристанище радости. Это что-то вроде ларца: никому не нужен сам ларец, нужна хранящаяся в нем жемчужина.

Просто стремиться к счастью значит совершать серьезную ошибку. Ведь подобное стремление означало бы надежду на завтрашний день, в котором нас нет, и отказ от жизни сегодня. Думать надо о том, что есть, – о работе, действии, удовольствии и любви, т. е. о мире, в котором мы живем. Тогда счастье придет само – если придет, а если не придет, мы будем меньше страдать от его отсутствия. Впрочем, чем меньше мы размышляем о счастье, тем легче оно достигается. «Счастье, – сказал Ален, – это награда, даруемая тому, кто не ищет никакой награды».

Счастливый (Heureux)

Счастливым мы обычно называем человека, которому повезло (отсюда «счастливый шанс»).

Природа счастья такова, что одного везения для его достижения мало, но и без него оно невозможно. Ты счастлив? Значит, ничего из того, что сильнее тебя, не мешает тебе. Но разве кто-нибудь может быть сильнее всего на свете?

Быть счастливым означает также испытывать чувство счастья. Марсель Конш, анализируя Монтеня, называет это состояние эвдемоническим cogito: «Я думаю, что счастлив, значит, я действительно счастлив». Подобный подход оставляет широкое поле для оценок, для работы над собой и для философии, и это куда лучше, чем вечно сожалеть о том, чего нет («Какое горе, что нет счастья!»). Он помогает радоваться, если возможно, тому, что есть («Какое счастье, что нет горя!»).

Способность к счастью есть черта характера. Счастливы люди, обладающие талантом быть счастливыми!

Т

Табу (Tabou)

Священный запрет. Отсюда – желание его нарушить. Из любопытства, из дерзости, из хвастовства. Вот почему ясный закон, принятый после свободного обсуждения, лучше, чем табу.

Тавтология (Tautologie)

Суждение, которое всегда истинно – либо потому, что предикат лишь повторяет субъект («Бог есть Бог»), либо потому, что оно остается справедливым независимо от своего содержания и даже независимо от истинного значения составляющих его элементов. Формальная логика вся состоит из тавтологических высказываний. «Если р содержит в себе q, то если не-q, тогда не-p» (такой тип суждения называется modus tollens). Оно всегда справедливо, независимо от содержания и истинного значения р и q.