Финики

Злобин Володя

Этот крик выветривает споры из мозгов, мои друзья сразу же подхватывают:

– Да здравствует наш вождь!

– Слава национал-социализму!

– Зиг Хайль! Славься Дедушка!

Меня ошарашивают эти крики, как гром. Понимая, с кем я теперь дружу, тем не менее, я оправдывал сам себя, убеждая, что мои друзья просто ценят пример национального социализма как вещь для подражания, но не поклонения. Про Гитлера кричат все, от Алисы до Лома, плавясь в эсхатологическом экстазе. Я бы продал свою душу, лишь бы оказаться сейчас в другом месте, потому что я не хотел славить того, кого считал недостойным этих слов.

– Хейл Хитлер!

Провинциальный

городок, затерявшийся на бесконечной русской равнине, дрожит от этого крика. Друзья выстраиваются в линию и гордо вскидывают руки пылающей луне.

– Эй, Дух, а ты чего?

Я цежу:

– Для меня двадцатое апреля - это не праздник.

– Почему?
– все искренне не понимают моих слов. Шут добавляет, - разве ты не националист? Разве ты не плясал сегодня и не угнетал хачей?

– Националист, но...

– Ну, - зло командует Алиса, - чего ты вечно как трус какой-то. Ты половинчатый, как перерезанный червь. Ты даже не в одной акции не участвовал, но боишься вскинуть руку. Нельзя быть наполовину национал-социалистом, Сеня. Это как быть немножко беременным. Ты либо национал-социалист, либо петушиный подпевала.

Слава твёрдо говорит:

– Она права. Решай: или ты с нами или без нас. Наша цель - это спасение белой расы, а Адольф Гитлер сделал для ее возрождения больше, чем любой человек на земле.

На меня смотрят непонимающе и почти с ненавистью. Если ты в подростковой нацистской среде сказал, что не котируешь Адольфа Гитлера, то тебе сразу же сделают обрезание, чтобы был повод сразу же затолкать тебя в печку. Еще тогда, в эту апрельские обезьяньи сумерки я понимал, что ярко выраженный подростковый гитлеризм, это всего лишь желание выделиться над толпой, которая ненавидела предмет их обожания.

– Ну?

Алиса сверлит меня зелёными огнями глаз. Шут зло глодает мою лунную тень. Сунув взятку совести, нехотя, как будто тянут за лебедку, моя вытянутая рука ползет к небесам.

 ***

Меня решили посвятить в скинхеды. Бриться, как и носить бомбер я наотрез отказался - мне банально не нравился этот вульгарный, уличный образ субкультурного солдата, для которого я был слишком тепличным. К счастью, компания уже отходила от юношеской атрибутики, и одевалась, как нормальные... хм, впрочем, нет, скажу по-другому - и одевалась, как обычные люди. Правую среду стремительно завоевала хардкорная мода, где нужно было носить спортивные вещи, танцевать хардбасс и быть тупым идиотом.

– Может не надо? Я все-таки не национал-социалист, - вяло протестовал я, - в Гитлера не верую.

Вперёд выскочил вихлястый Шут:

– Чурок ненавидишь?

– Да.

– Считаешь, что Россия гибнет?

– Угу.

– Любишь русский народ?

– Да!

Шут повернулся вокруг своей оси, как коловорот, и торжественно провозгласил:

– Господа и милая дама, - Алиса холодно кивнула, - представляю вашему вниманию новоиспеченного национал-социалиста по имени Арсений и по прозвищу Дух!

Потом меня обхватили за плечи и повлекли в проходные дворы. Я пытался затормозить около пивного ларька и купить всем пива, потому что знал, что если все напьются, то никуда акционировать мы не пойдем. В крайнем случае, от наших действий пострадают автомобили или дворники. Но Лом, чьи большие ноздри раздувались, как при пожаре, целеустремлённо тащил меня вперёд. Бригада, пораженная вирусом sXe, стремительно трезвела.

– Помни, - наставлял меня Слава, - первым всегда прыгает самый сильный, самый боевой. Это - Лом или Фитиль, но фюрер сегодня никуда

не пошёл. Короче, самый сильный валит жертву на землю. Для этого нужно схватить за воротник и раскрутить человека. Потом вступаю я. Обычно мы с Ломом бьём чурку, но теперь вместо меня вступаешь ты. Когда Лом повалит его, подбегай, бей, как хочешь, а потом Шут пошарит по его карманам. Это называется прыжок. Алиса на стрёме. Когда она кричит - отступаем, тогда бежим. Главное не мешаться и не бежать раньше, чем крикнет Лис. Четыре человека на одного недочеловека - это самое оптимальное соотношение.

– А если их двое?

– Если будет двое, то не нападаем. Там всё может непредсказуемо кончиться. На всё секунд пятнадцать, не больше.

Пытаясь, справится с дрожью, я хмыкнул:

– Отпиздить таджика - отличная борьба за Россию.

Алиса презрительно фыркнула:

– Да Россия тут не причём. Только дебил думает, что от избиения чурки она станет лучше. Хотя... чуточку лучше станет, конечно. Тут дело в тебе, Сеня, это контрольная работа для собственного духа. Ты просто не знаешь, как это сложно, заставить себя впервые ударить человека, который намного старше тебя. Ударить не в школьной драке, а на улице, заранее расчетливо обговорив детали. Это не защита собственной чести, даже не налёт на жертву пьяным мобом, это настоящая воинская инициация. Ты начинаешь с взаимно проигрышной позиции, с позиции преступника. Это проверка теста, из которого ты слеплен. Это не боксёрский ринг, здесь улица. Те, кто думает здесь о благородстве - погибает или садится в первую очередь. Так что забудь либеральные бредни про нападение толпой на одного. На войне не до манер. Это чушь недалёких людей, бесконечно далеких от драк. Кто ни разу так ни делал в жизни, тот не имеет никакого права говорить о насилии.

Слава кивнул:

– Лис всё правильно говорит. И ещё, запомни, когда идёшь на дело, никогда не шути про Ромпер Стомпер. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Ты понял?

– Это фильм?
– не понял я, - я же...

– Ты не смотрел его?
– глаза Гоши чуть не взорвались, - бли-и-н, ну ты даёшь. Ты не смотрел самый главный скиновский фильм? Вечером я тебе болванку дам. Обязательно погляди эту классику!

Уверенность, что мы не будем схвачены, а вечером посмотрим фильм, придала мне сил и я сказал:

– Хорошо.

Когда дворы принимали вокруг нас всё более побитую форму и щеголяли отколотыми носами лепнины и морщинами старой штукатурки, навстречу нам попадалось всё больше приезжих. Они безразлично шли мимо, не подозревая, что мои друзья жадно ищут жертву. Надо сказать, что мои спутники преображались с каждым пройденным шагом. Несмотря на их начитанность, гибкий ум (конечно, не учитывая феномен Лома) с ними происходили пугающие превращения.

Лицо Славы заострилось, в нём появились бритвенные черты. Он утратил задумчивость и холодность, продав её ради наступления ража берсерка. Глаза Лиса бегали по сторонам, оценивая местность. Тонкие губы что-то шептали. Лом радовался и хохотал, подпрыгивая на месте, и его огромные ладони сходились одна в другую. Гоша танцевал вокруг, вертясь волчком, и безумие овладевало его лицом. Все преобразились, вошли в какой-то другой мир, куда они проникали очень часто, но куда впервые стоило пробраться мне. Я же являл собой жалкое, забравшееся само в себя существо, кораблик в бутылке, что хочет уплыть куда-нибудь в пятки, заточив в трюме трясущуюся душонку. Это было страшно, и я пытался справиться с этим чувством лишь потому, что не хотел подвести людей. Всего пятнадцать секунд и я буду свободен.