Финт хвостом (сборник)
Шрифт:
Никто на них и не смотрел, на двух кошек. Они прошли за поленницами, под тенью загонов для коз, и даже козы с их желтыми глазами — но не желтее кошачьих глаз Аннасин с Марисет — не попытались их остановить.
Аннасин с Марисет добрались до подножия холма за деревней. Поднялись на холм и на второй холм — повыше. Прошли сквозь сосновый лес и оказались на пастбище, куда пастухи водят летом коз. Там еще оставалось немного травы, а вокруг громоздились горы с вершинами, словно мечи из снега, а над горами синело небо.
— Пойдем к водопаду, — сказала Марисет.
И они побежали по влажному торфу, к подножию гор, где пенился водопад. За стеной ревущей воды, в пещере
— Теперь мы пропали, — сказала Аннасин.
— Теперь мы в безопасности, — отозвалась Марисет.
Но Аннасин помнила, что ее юное тело осталось в доме — на стульчике перед печью, и она знала, что Марисет тоже оставила свое тело в своем доме, у церкви.
— Что скажут люди? — сказала Аннасин.
— Они скажут, что души покинули нас, — отозвалась Марисет, — и нас оставят в покое.
— Что-то я сомневаюсь.
Марисет вымыла язычком лапы и развалилась в цветах на спинке.
— Быть кошками — это не самое страшное. Есть вещи похуже.
— Например, умереть, — согласилась Аннасин.
— Кто знает, — сказал незнакомый голос, — может быть, умереть — это не хуже, чем жить. Может быть, это лучше.
Еще одна кошка вошла в пещеру. Вернее, не кошка, а кот — со всем своим гордым и крепким котиным хозяйством под гладким черным хвостом, выставленным на показ, согласно кошачьему этикету. Потом кот опустил черный хвост, повернулся к ним мордой, подошел и вежливо ткнулся носом сначала в нос Аннасин, а потом в нос Марисет. Он был весь черный, даже язык у него был черный, даже глаза были черными, словно черный янтарь, и только на лбу было желтое пятнышко — яркое, точно примула.
— Отныне и впредь, — сказал кот, — мы будем общаться на языке кошек.
— К сожалению, мы не знаем его, уважаемый, — сказала Марисет. — Мы не настоящие кошки.
— Значит, вам надо ему научиться, — ответил кот, — потому что, по мне, вы вполне настоящие. Прежде всего я представлюсь, — добавил он. — Меня зовут Стрела.
Аннасин с Марисет переглянулись, сверкнув желтыми глазами. Да, кот говорил на чужом языке, но они его поняли сразу и без труда. А когда сами попробовали заговорить, то оказалось, что говорят они бегло и гладко.
— Стрела — красивое имя, — сказала Марисет. — А кто тебя так назвал?
— Я сам. У меня было другое имя, но потом я назвал себя так в память о своем падении, прямом и ровном, подобно полету стрелы.
— Падении? — переспросила Аннасин. — Ты откуда-то упал?
Черный кот посмотрел на нее насмешливо.
— Воистину так, я упал. Надо ли говорить, куда и откуда?
Марисет нервно пискнула, а Аннасин принялась ловить несуществующих блох. Обе уже догадались, что разговаривают с падшим ангелом.
Стрела, однако, держался непринужденно и запросто. Он улегся среди цветов и сказал: — Был большой спор относительно малой вещи. Догадайтесь, какой?
— Ты хотел стать царем, — отважилась Марисет.
Черный кот рассмеялся, как смеются кошки, и сказал:
— С чего бы мне или кому-то из нас вдруг захотелось в цари? У царей много забот. А нам и так было неплохо. Нет, вот как все было. Понимаете, мы увидели их в саду, мужчину и женщину. И мы обсудили, что видели, и сказали: «Смотрите, он создал их неравными. Мужчина — он тоже мудрый, но не такой мудрый, как женщина. И это несправедливо». И мы пошли к нему и сказали, что думали, в те времена он был еще доступен. Он, кажется, удивился и сказал нам, что мы ошибаемся, ибо по его замыслу все должно быть наоборот: женщина не должна быть мудрее мужчины — он должен быть мудрым, а она должна слушать
Аннасин принялась мыть лапкой за ухом. Она не решилась что-либо сказать. Но Марисет — та, которая помоложе — подбежала и затеяла игривую возню со Стрелой, который был падшим ангелом. Они катались в цветах, и брыкались лапами, и легонько покусывали друг друга, и смеялись пронзительным мяу-мяу.
Наконец Аннасин сказала:
— Значит, мы настоящие ведьмы.
— И почти настоящие кошки, — сказал Стрела, вспрыгнув на камень и поджав хвост, который пыталась куснуть Марисет. — Но кошки тоже не такие уж славные и безобидные существа. У них милые мордочки, но у них острые зубы и острые когти — мягкие лапки-царапки.
— Наши тела, — сказала Аннасин, — остались дома.
— Может быть, их никто не найдет, — сказала Марисет.
Они спустились к речушке под водопадом и наловили на ужин рыбы. Конечно же, они съели ее сырой, и никогда еще рыба не была такой вкусной и нежной, трепетной и прохладной — из горной речки.
После ужина они спустились с холмов и остановились, глядя на деревню в вечерних сумерках. Окна домов светились красным — там уже зажигали огни. Над трубами вился дымок. На постоялом дворе, где странники останавливались на ночлег, стояла пара распряженных лошадей, и яркая лампа горела в окне.
— Он приехал, этот охотник на ведьм, — сказала Аннасин.
— Хорошо, что мы кошки, — сказала Марисет.
— Я расскажу вам сказку, — сказал Стрела. И он рассказал.
Жила-была женщина. Она не видела в жизни ничего красивого — только, может быть, небо, — но у нее не было времени, чтобы смотреть на небо. Она родилась и жила в блеклом, унылом, пустынном краю, а в тринадцать лет ее выдали замуж за жестокого неотесанного мужлана, который обращался с ней как с рабыней, и бил ее смертным боем, и держал в страхе. Он ее ненавидел — как, впрочем, и все остальное, кроме выпить хмельного, поесть и поспать. Он даже не спал с женой как с женой — разве что пару раз в самом начале, — потому что был слишком ленив. Но она была только рада, что он оставил ее в покое хотя бы в смысле супружеской постели, и спала на полу, на голых досках, рядом с его кроватью, укрываясь старым залатанным одеялом и подложив под голову пук соломы.
И вот настала зима — ужасная, как ледяное дыхание из мерзлого ада. В тех краях снег выпадает обильно и, смерзаясь, становится как стекло. Снег завалил и уродливый дом злого мужа, и дом стал похож на грязную сахарную голову. Каждая утро женщина пробиралась по высоким сугробам к колодцу и ломала лед палкой. Весь день она поддерживала огонь в очаге. Летом она часто ходила на рынок и каждый раз приносила вязанку дров — про запас, поскольку деревьев поблизости не было. И вот теперь она подкладывала дрова в зимний огонь, чтобы муж мог сидеть у печи в тепле и уюте. На том же огне она варила ему еду и согревала эль. Сама же она пила ледяную воду из замерзающего колодца и ела объедки с мужниного стола. Дни ее проходили в домашних трудах, она убирала дом, надраивала чугунки и горшки, стирала одежду — но стирать одежду и мыть посуду она выходила на улицу, на жгучий холод, потому что муж не любил, чтобы ему мешали.