Финт
Шрифт:
Ночь выдалась и без того долгая, но есть вещи, которые нужно делать быстро и сразу, а не то взорвешься изнутри. Так что Финт помчался что есть духу по темным улицам к жилищу Джинни-Опоздалки.
Она открыла дверь после третьего удара, будучи весьма не в духе, но тут разглядела ночного гостя:
– А, это ты, Финт, как славно. Эхм, внутрь пока не зову, сам понимаешь, как оно.
Финт, который, безусловно, понимал, как оно, потому что уж что есть, то есть, отозвался:
– Рад тебя видеть, Джинни. Помнишь, я тебе на хранение сверточек с инструментами отдал, когда пообещал Соломону больше не воровать? Он еще у тебя?
Джинни коротко улыбнулась ему, нырнула в дом и вернулась со сверточком, обернутым в промасленную ткань. Чмокнула
– Я про тебя за последние дни чего только не наслушалась, Финт. Надеюсь, она того стоит!
Но Финт уже выскользнул из дверного проема и помчался во весь дух; бегать он всегда любил, оно и к лучшему, ведь воришка, который на ногу не скор, живет недолго; но сейчас он бежал так, как не бегал никогда в жизни. Он несся по улицам, разогнавшись до головокружительной скорости; время от времени бдительный пилер, заметив бегущего, начинал кричать или свистеть в свисток, после чего чувствовал себя полным идиотом, ведь Финт был стремительно тающей частичкой тьмы в городе, где такого добра полным-полно. Он не просто бежал, он летел; и ноги его выбивали дробь по мостовой чаще, чем сердце в груди. Разлетались потревоженные голуби. Какой-то хмырь попытался перехватить его в укромном переулке; Финт вдарил ему кулаком, наступил на тело и поспешил дальше, не оглядываясь, потому что – в общем, к тому времени все осталось позади, он направил ярость в ноги и просто следовал за ними… и внезапно вот оно снова. То самое здание.
Финт притормозил, нырнул в тень и постоял там немного, пытаясь отдышаться; в конце концов, он ведь уже на месте, теперь можно не торопиться. В свете потайного фонаря он развернул сверток зеленого сукна, поверх обернутый промасленной тканью, и в глаза ему блеснули все его маленькие друзья – и торсионный ключ, и отмычка-полуромб, и шариковая отмычка, и много чего еще; всегда найдется замок-другой, самую малость отличный от всех прочих; некогда Финт провел немало счастливых часов, возясь с «расческами» и отмычками, изгибая их, и подтачивая, и придавая им нужную форму. Они словно отсалютовали ему, готовые к битве.
Очень скоро во тьме всколыхнулась тьма – и эта ожившая тьма отыскала в более неприглядной части здания металлическую дверцу от подвала. Чуток подмаслив и чуток пошуровав, Финт, можно сказать, взял врага за горло. Он ухмыльнулся – но веселья в усмешке не было; она скорее сошла бы за нож.
Здание тонуло во тьме; но тьму Финт просто обожал. Он с удовольствием отметил, что кругом ковры: не самый разумный выбор, если ты заведуешь посольством и тебе неплохо бы знать, а не ходят ли по коридорам незваные гости; вот мраморные полы куда практичнее, кому и знать, как не Финту; иногда ступишь на них ночью – и они отзываются гудящим звоном, прямо как колокол. Всякий раз, обнаружив мраморный пол, он ложился и осторожно полз, чтоб не раздалось ни звука.
Он прислушивался у дверей, он прятался за шторами, он старался не приближаться к кухням, а то ведь никогда не знаешь, не бодрствует ли кто-нибудь из слуг. И все это время он тырил, и тырил, и тырил. Тырил так же неспешно и методично, как Соломон трудился над изящными мелкими безделушками; при этой мысли он заулыбался, ведь в данный момент благодаря Финту изящные мелкие безделушки исчезали бесследно. Он тырил драгоценности, если попадались под руку, он вскрыл все до единого замки и порылся в содержимом всех выдвижных ящиков в каждом будуаре. Обчистил пару комнат, в которых, как сам он видел, кто-то спал. Ему и дела не было; казалось, его ничто не остановит, или, может статься, Госпожа сделала его невидимым. Он работал быстро и методично и все аккуратно заворачивал по бархатным мешочкам, прежде чем убрать в общий сверток, чтобы ничего, не дай Бог, в неподходящий момент не звякнуло – а то, как шутят среди воришек, у кого хабар – бряк, тот в петле – брык.
В какой-то момент в самой глубине здания в огромном письменном столе – Финт убил чертову прорву времени,
Финт стоял посреди этого впечатляющего делового кабинета и думал про себя: что бы такое сделать, чтобы они навек запомнили. И тут его осенило. «Пусть знают, кто это был, – сказал себе он, – потому что, если что, я мог бы сжечь это место дотла. В конце концов, тут на каждом шагу масляные лампы! И повсюду портьеры! И сплошь лестницы, и повсюду люди спят». Финт себя не помнил от ярости, но здесь, в теплой темноте кабинета, он мог быть кем угодно – но не убийцей. «Я расквитаюсь с ними на свой собственный лад», – решил он, – и в этот самый миг все эти люди спаслись от смерти в пламени – если бы они только знали! – и остались в живых только потому, что Финт, безгласный в этом сонном мире, их, так и быть, пощадил.
При таком раскладе Финт почувствовал себя чуть лучше. Неслышно пробираясь к выходу, он думал про себя: «Я всегда говорил, что никакой не герой, и так оно и есть, но если я когда и был героем, так, значит, сейчас, в этот самый миг, точняк, потому что благодаря мне посольство, битком набитое людьми, не сгорело заживо».
И вот наконец, перед самым рассветом, Финт спустился вниз, и выскользнул за дверь, и прокрался в конюшни рядом с посольством. Он знал, что в любой момент может столкнуться с конюхом либо грумом, и тем не менее, двигаясь еще тише, он отыскал каретный сарай, и да, там-то и стояла карета с нарисованным сбоку иностранным гербом. Финт осторожно опустился на колени рядом с нею и ощупал колеса. В одном колесе торчал какой-то металлический штырь; видать, его выбросили, а он застрял и теперь царапал обод. Финт попытался его вытащить, но безуспешно; пришлось пустить в ход очень полезный ломик; штырь наконец выскочил, Финт поймал его на лету, встал, подошел к гербу и процарапал как можно глубже: «МИСТЕР ПАНЧ».
Затем, с потемневшим лицом, преисполнясь железной решимости, он прошелся от денника к деннику, выгоняя их обитателей во двор, – и тщательно запер за ними ворота, потому что, как всем известно, лошади такие бестолочи, что при пожаре кидаются обратно в стойла, думая, что там безопасно: эта привычка наглядно поясняет, почему лошади не правят миром. Они бесцельно слонялись туда-сюда, а Финт чиркнул спичкой, кинул ее на вязанку сена и теперь уже ушел окончательно – вниз по ближайшему переулку, наслаждаясь приятным сознанием того, что поступил правильно, а именно воздержался от дурного поступка. Он неспешно затрусил к реке, а за его спиной, вдалеке, слышалось потрескиванье дерева и людские крики.
Разумеется, Соломон растолкал юношу, не дав ему разоспаться сильно дольше обычного – с поправкой на то, что и сам Соломон встал отнюдь не рано после такого славного ужина. Соломон поначалу решил было оставить спящего Финта в покое, а сам между тем изучил содержимое удобной Финтовой котомки, потому что Соломон не был бы Соломоном, не будь он назойливо любопытен. Так что когда Финт наконец был разбужен и вышел из-за занавески, там, за столом, восседал сияющий Соломон, перед ним на бархатной тряпице аккуратной горкой искрились драгоценности, и тут же рядом лежали книжицы и регистры.
– Ммм, Финт, не знаю доподлинно, что ты там поделывал прошлой ночью, но думается мне, я догадываюсь – а ты ведь знаешь, что Соломон и сам не вовсе обделен мудростью, – что ты надумал свести с кем-то счеты. И хотя ты знаешь, что я не терплю, ммм, воровства в любых его проявлениях, я тут потолковал с Богом, и он со мною согласился, что в подобных обстоятельствах ты мог бы и особняк поджечь.
Финт смущенно потупился – и признался:
– Вообще-то, Сол, я и впрямь подпалил конюшни, там ведь стояла эта треклятая карета.