Фладд
Шрифт:
— Не до чаю, — ответил епископ и встал, подбоченившись, на коврике перед камином. — Я приехал, чтобы говорить о единении всех здравомыслящих во Христе. Вижу, отец Ангуин, хлопот с вами не оберешься.
— Что, даже не присядете? — застенчиво спросил хозяин.
Слегка раскачиваясь на месте, епископ стиснул розовые ладошки и строго посмотрел на священника:
— Следующее десятилетие, отец Ангуин, станет десятилетием единения. Десятилетием мира и согласия. Десятилетием, когда христианское сообщество должно сплотиться и забыть старые распри.
В гостиную с подносом вошла Агнесса Демпси.
— Ну раз уж вы настаиваете, — сказал епископ.
Когда мисс
— Десятилетием, когда будет зарыт топор войны?
— Десятилетием примирения, десятилетием согласия и единомыслия.
— Ума не приложу, о чем вы толкуете, — сказал отец Ангуин.
— О духе экуменизма, — отвечал епископ, — и не говорите мне, что не ощущаете его дуновения! Что до вас не долетают молитвы миллионов христиан!
— То-то я гляжу, мне дует в шею.
— Я опережаю свое время? — вопросил епископ. — Или это вы, отец Ангуин, предпочитаете закрыть глаза и уши перед ветром перемен? Налейте мне чаю, не люблю перестоявший.
Священник подал гостю чай, тот аккуратно взял горячую чашку, сделал обжигающий глоток. Затем расставил ноги, заложил свободную руку за спину и тяжко вздохнул.
— Утомился, — заметил отец Ангуин тихо, но не про себя. — Устал от меня. Чай достаточно горячий? Не перестоял? Виски долить? — Священник повысил голос. — Мне невдомек, о чем вы толкуете.
— Вы слышали о богослужениях по-английски? — спросил епископ. — Вы о них думали? Я думаю о них постоянно. В Риме есть люди, которые о них думают.
— Я этого не одобряю, — покачал головой отец Ангуин.
— Дорогой мой, лет через пять, да что там, раньше, у вас не останется выбора!
Отец Ангуин поднял глаза.
— Вы хотите сказать, чтобы служба была понятна молящимся?
— Именно так.
— Пагубная затея, — внятно сказал священник. — Чушь несусветная. — Затем, громче: — Если вы считаете, что латынь для них слишком хороша, я не удивлюсь. Но тут у нас главная беда, что они и родной-то язык знают еле-еле.
— Я слышал, — сказал епископ. — Жители Федерхотона не слишком образованны. Спорить не буду.
— А что прикажете делать мне?
— Все, что может способствовать их благу. Я не говорю о муниципальном жилье, с ним тут проблема…
— Requiescant in расе [2] , — пробормотал отец Ангуин.
— Зато они получают бесплатные очки и зубные протезы! В наше время, отец Ангуин, нам всем надлежит заботиться о благосостоянии паствы, а ваша цель — наставить ее в делах духовных. У меня для вас есть несколько советов, надеюсь, вы их не отвергнете.
2
Да упокоится с миром (лат.).
— Интересно, с какой стати мне внимать советам старого дуралея? — спросил священник довольно громко. — И почему бы мне не быть Папой в собственном приходе? — Отец Ангуин поднял голову. — Всегда к вашим услугам.
Епископ поджал губы и довольно долго смотрел на него каменным взглядом, потом сделал второй глоток.
— Я хочу осмотреть церковь, — сказал он.
Здесь, в самом начале, будет уместно рассмотреть топографические особенности городка Федерхотон, а также нравы, повадки и внешний вид его обитателей.
Вересковые пустоши окаймляют его с трех сторон. С улиц окружающие холмы похожи
Летом вересковые пустоши казались черными. На возвышенностях маячили темные фигурки — инспектора по защите водных ресурсов, в складках холмов прятались озерца цвета тусклого олова.
Первый осенний снегопад, ко всеобщему удовольствию, делал дорогу через пустоши в Йоркшир непроходимой. Снег лежал всю зиму — только в апреле на холмах появлялись робкие проталины, — а окончательно сходил лишь к маю. Словно сговорившись, жители Федерхотона не замечали вересковых пустошей и никогда их не обсуждали. Какой-нибудь чужак разглядел бы в окружающих видах мрачное величие, но только не местные. Они просто не смотрели в ту сторону и категорически не разделяли романтических воззрений Эмили Бронте. Еще чего. При одном намеке на что-нибудь этакое они хмуро опускали взгляд на собственные шнурки. Вересковые пустоши были в их глазах чем-то вроде огромного погоста. Позже в округе случились печально известные убийства, и для жертв пустоши и впрямь стали погостом.
Отправляясь на главную улицу поселка, местные говорили: «Я в город, в промтоварный».
Магазины на главной торговой улице не бедствовали. В витринах красовался консервированный лосось, бакалейные товары ждали покупателей рядом с ломтерезкой. За «Продуктами», «Мясом», «Обувью», «Рыбой» и «Хлебом» располагалось модное ателье мадам Хильды. Был еще парикмахер, который отводил молоденьких женщин в квадратные закутки, задергивал шторку и делал им перманент.
Книжного в поселке отродясь не водилось. Зато была библиотека и памятник героям войны. От главной улицы расходились крутые извилистые улочки, обрамленные длинными двухэтажными домами из местного камня. Фабриканты построили их в конце прошлого века для сдачи внаем. Двери квартир открывались прямо на мостовую. Внизу были две комнаты, из которых собственно домом именовалась гостиная. Если бы местным женщинам паче чаяния пришло бы в голову объяснять свои действия, они сказали бы так: «Утром я драила наверху, вечером убираю дома».
Выговор жителей Федерхотона трудно воспроизвести. Любая попытка обречена на провал и будет отдавать фальшью. Невозможно передать торжественность и архаическую церемонность местного диалекта. Отец Ангуин считал, что некогда он отделился от английской речи. Шальное течение подхватило его, унеся федерхотонцев далеко от судоходных путей языка, и с тех пор носило по волнам без руля и ветрил. Однако мы отклонились от темы, а в Федерхотоне не любят импровизаций.
В гостиной был устроен камин, в других комнатах отопления не предусматривалось, хотя в некоторых домах на крайний случай держали электрические обогреватели с одной спиралью. В кухне имелась глубокая раковина, кран с холодной водой и крутая лестница на второй этаж, наверху — две спальни и чердак. Черные двери выходили на мощеный задний двор. Ряд угольных сараев, уборные: отдельный сарай полагался каждой семье, однако отдельной уборной не полагалось, ее делили между собой две квартиры.