Флаг миноносца
Шрифт:
Арсеньев запросил сведения с боевых постов. Потери были велики. Больше шестидесяти убитых и раненых. Три орудия выведены из строя. В надводной части несколько вмятин. Это были результаты артобстрела.
Снова самолёты пикировали на корабль. Зенитки стреляли длинными очередями. Непрерывно меняя курсы, ведя огонь с правого и левого борта, корабль уклонялся от бомб. Командир автоматной батареи был убит наповал осколком в висок. Его заменил комиссар корабля. Он по-прежнему был спокоен и нетороплив. Старший лейтенант Лаптев, уже раненный в руку, без фуражки, в очках, с биноклем, болтающимся на тощей шее, прошёл по кораблю, сотрясающемуся
«Невозможно вести такой огонь. Захлебнутся зенитки», — подумал Лаптев и тут же скомандовал: — По пикирующему — непрерывными! — Это были его последние слова. Бомба попала прямо в орудие, у которого он стоял. Вторая бомба разорвалась у самого борта.
От дыма, горелой краски, орудийной копоти невозможно было дышать. Пламя, как вор, выглядывало рыжими вихрами то из-за переборки, то из люка, то из ящика с боезапасом, как только люди отворачивались в другую сторону.
Румынский берег уже скрылся, но там, на западе, ещё можно было различить тёмное облако — дым пожаров.
— Горит! — указал на берег Клычков пробегавшему мимо него Косотрубу.
У Валерки была разбита скула. Он едва держался на ногах от усталости, но на конопатом лице играла обычная озорная улыбка.
— Горит, Федя, и гореть будет, пока вовсе не сгорит! Хана теперь им!
«Да и нам, пожалуй, тоже, — подумал Клычков, — долго не протянем».
Младший штурман Закутников был легко ранен. Он вышел на минутку из штурманской рубки, чтобы взять пеленг на берег. Осколок ударился в пилерс и отскочил прямо в руку лейтенанту. На медпункте руку наскоро перевязали, и лейтенант отправился назад в штурманскую. Теперь он был полон такой энергии, какой и не ожидал в себе. Ему казалось, что самое страшное — позади. Увидев комиссара, распоряжавшегося у зенитных орудий, Закутников остановился. Ему хотелось совершить что-то значительное, самому сбить самолёт или спасти кого-нибудь от смерти. Батурин, не обращая внимания на лейтенанта, действовал спокойно и уверенно, как на учебных стрельбах, будто вокруг вовсе не рвались бомбы.
— Разрешите вас заменить, товарищ комиссар? — спросил Закутников.
Комиссар сердито посмотрел на него:
— Давай на свой пост! Что с рукой-то?
Закутников хотел ответить, что это пустяки, но не успел. Взрывная волна сбила его с ног. Он откатился к фальшборту и ударился головой о стойку. Очнулся Закутников уже в кают-компании, превращённой в госпиталь. У стола, покрытого клеёнкой в бурых пятнах, стоял врач. Руки его были до локтей измазаны кровью. Не оборачиваясь, он крикнул:
— Доложите командиру: убитых — сорок шесть, в том числе комиссар Батурин. Раненых — семьдесят восемь.
Арсеньев стоял на кормовом мостике, зажав в зубах давно погасшую папиросу. Обломки искорёженного металла покрывали палубу. У разбитых орудий лежали трупы. Санитары не успевали уносить раненых в переполненную кают-компанию. А с запада надвигалась новая волна бомбардировщиков.
Внизу, в котельных отделениях, в трюмах и жилых помещениях, шла борьба ещё более ожесточённая — борьба с водой, которая врывалась через пробоину в носовой части. Арсеньев послал туда всех свободных от ведения огня. Одной из аварийных групп командовал мичман Бодров. Здесь, в глубине, бомбёжка была ещё страшнее. Корпус корабля сотрясался от близких
— А ну, нажмём, хлопцы! Дальше вода не пойдёт! — кричал Бодров, но вода неумолимо появлялась во всех помещениях. Она пробивалась сквозь щели, подкрадывалась снизу к ногам, струйками стекала сверху. Откачивающая система не справлялась. После очередного разрыва погас свет. Бодров включил аккумуляторный фонарь, висевший у него на шее. Ему даже в голову не приходило, что можно подняться наверх. С ожесточением отчаяния он продолжал командовать, веря, что если Арсеньев не отзывает его, то значит есть ещё какая-то надежда на спасение.
Дифферент на нос увеличивался, носовая часть корабля уходила под воду, но одна из турбин продолжала ещё работать, и корабль двигался вперёд — на восток — курс 90, как приказал командир. Но вот остановилась машина. Бодров выпрямился и прислонился к переборке. Сзади по тёмному коридору кто-то пробирался ощупью. Он услышал голос Косотруба:
— Мичман! Все наверх!
Бодров почувствовал вдруг непреодолимую усталость. Под его ногами уже струилась вода.
— Кто приказал?
— Командир корабля. Все наверх, говорят вам!
Пропустив всех вперёд, Бодров отбросил гаечный ключ, который держал в руках, и последним поднялся на палубу. Здесь было тихо. Уже не стреляли орудия. Лидер «Ростов» превратился в неподвижную мишень, покачивающуюся на волнах.
В кают-компании раненые и мёртвые лежали вповалку на палубе, на столах, в проходах. Обессилевший доктор накладывал повязку на размозжённое бедро полуголого моряка, а тот уже не стонал, а только порывисто втягивал в себя воздух. Лёжа на столе у борта, Зимин отдраил иллюминатор и выглянул наружу. Он увидел вдали несколько бомбардировщиков. Едва превозмогая боль, Зимин снова задраил иллюминатор, встал на ноги и сказал:
— Наверх!
Те, кто мог хоть немного двигаться, вместе с доктором начали подниматься наверх. Поддерживая друг друга, они карабкались по трапу, скользкому от крови. Опираясь на обломок железного поручня, Зимин выбрался на палубу.
Один из самолётов пошёл на корабль бреющим полётом, стреляя из пушек и пулемётов. Зимин почувствовал, что ему обожгло плечо, и в тот же момент он увидел, как флаг корабля, сорванный осколком с гафеля грот-мачты, упал на палубу. Зимин рванулся вперёд, но не удержался на ногах и свалился грудью на штормовой леер, вцепившись в него обеими руками. К флагу уже бежали со всех сторон. Бодров поднял его и передал на кормовой мостик. Лейтенант Николаев укрепил флаг на конце ствола зенитного автомата. Кто-то из матросов тут же начал вращать маховик подъёмного механизма.
Все, кто ещё держался на ногах, повернулись к флагу. Их было человек сорок, а то и меньше. Они тесно сошлись вокруг орудия с флагом: Зимин, Николаев, Закутников, странно повзрослевший за это утро. Рядом с ним Бодров, матросы — Клычков, Гуляев в изодранных кровавых фланелевках. Кровь была всюду — на мокрой палубе, на поручнях и переборках, на замках разбитых орудий, даже на кормовом флаге, потому что в крови были руки боцмана Бодрова. Ветер расправил ленточки на бескозырках с золотой надписью «Ростов» и развернул бело-голубое полотнище над тонущим лидером.