Флаг забастовки

Лёнька работал в механическом цехе уборщиком. Высокие стоптанные сапоги приходились Лёньке повыше колен, а зелёная армейская куртка, подарок солдата, была Лёньке так широка, что он подвязывал её бечёвкой.

Возил Лёнька по цеху большую деревянную тачку, а на тачке метлу и железный крюк, чтобы оттаскивать им от станков вороха металлических стружек.

Подъедет Лёнька к станку, подметёт вокруг него, нагрузит стружки на тачку и увозит на склад, где собирали по заводу утиль.

За белую кудрявую голову окрестили рабочие Лёньку «Седеньким».

— Эй, Седенький, — доносилось сквозь шум станков из одного конца цеха, — кати сюда!

— И к нам заверни, Седенький! — просили из другого конца.

И Лёнька, гремя тяжёлыми сапогами, катил тачку от станка к станку, убирал, подметал и опять катил, наваливаясь на неё грудью, и опять подметал, выскребал и чистил.

Единственным Лёнькиным развлечением было подъехать с тачкой к токарному или фрезерному станку и наблюдать, как ползёт от станка, скручивается стружка.

Лёнька уже знал, что сталь даёт белые, синие и малиновые стружки. Они острые и могут поранить. Когда точат медь, то стружка получается жёлтая и мягкая, как бумага. От чугуна летит серое мелкое крошево. А самые приятные — это бронзовые. Они струйкой сыплются из-под резца; подставишь ладонь — тёплые, будто речной песок.

Был у Лёньки друг и заступник, Никита Савельевич, молотовой мастер. Он работал на паровом молоте.

Лицо и руки Никиты Савельевича были тёмными от постоянного огня в кузне. Ходил он в валенках, чтобы искры не палили ног, и в кожаных нарукавниках.

В свободное время Лёнька приходил к Никите Савельевичу в кузнечный цех.

Грохотали, шипели горячие от пара молоты. Клокотали в горнах нефтяные горелки, сотрясались бетонные полы.

У Никиты Савельевича для Лёньки всегда находился какой-нибудь гостинец: петушок из леденца, ириска, ромовый кренделёк.

Однажды осенью решили рабочие повесить красный флаг, чтобы все в районе видели, что они бастуют, и присоединились к ним.

Решить-то решили, но куда повесить флаг?

На ворота? На здание цеха? На каланчу? Нет, всё это не годится: городовые мигом его сорвут.

И рабочие придумали: повесить его на заводскую трубу. Но как залезть на трубу и кто полезет? Вот вопрос. Скобы, вбитые в неё, были старые и ржавые, так что человек, который отважится подняться, должен быть лёгким и цепким.

Прослышал об этом разговоре Лёнька и начал упрашивать Никиту Савельевича, чтобы рабочие

Вызвали Лёньку члены стачечного комитета, поглядели на него и сказали:

— Доверяют тебе рабочие свой революционный флаг. Понимаешь ты это?

Лёнька одёрнул свою солдатскую куртку и ответил:

— Как не понять. Понимаю.

…Над слободой стояли тёмные в тумане ночи. Плавала на лужах копоть. Грязь затопила дороги. Окна заводских корпусов не озарены пламенем печей — тихо и безлюдно.

Молчат машины: забастовка.

В одну из таких ночей и было решено поднять флаг.

Слесари прикрепили к стальному стержню красное полотнище и передали его Никите Савельевичу.

Ночью Никита Савельевич, Лёнька и ещё несколько рабочих подобрались к трубе. На случай, если нагрянут сторожа, выставили дозорных.

— Сапоги скинь, — посоветовал Никита Савельевич Лёньке. — Нога может соскользнуть.

Лёнька снял сапоги. Кузнец пристроил ему на спине флаг, чтобы руки свободными были.

Лёнька чувствовал, как напряжённо стучало сердце, будто оно одно занимало всю грудь. А вдруг он не долезет? Не сумеет?

Никита Савельевич крепко обвязал Лёньку верёвкой с крючком на конце. Полезет Лёнька и будет на скобы, которые поцелее, крючок накидывать, чтобы не сорваться, если нога соскользнёт или руки устанут.

А на заводском дворе по-прежнему тихо, мелкий дождь только шелестит.

— Ну, — сказал Никита Савельевич, — полезай.

Лёнька кивнул и босиком начал карабкаться по трубе. Его небольшая фигурка медленно скрылась в тумане.

В напряжённой тишине прошло минут десять. Вдруг шорох: спускается Лёнька. Все смотрят… а флаг с ним.

— Ты что? — спрашивает Никита Савельевич.

Лёнька съёжился и молчит.

— Да что с тобой? Озяб, может?

— Забоялся, — проговорил Лёнька, а сам в глаза Никите Савельевичу не глядит. — Там скобки ослабли. Под ногами шевелятся.

Молчат рабочие. Ветер по небу, точно чёрный дым, тучи гонит.

— Что ж, коли так, — сказал наконец Никита Савельевич, — пошли по домам.

— Нет, — горячо зашептал Лёнька и схватил кузнеца за руку, — дядя Никита, не уходите! Я ещё раз испробую. Я и по крышам лазил, и на колокольню — ничего. А по трубам не лазил. Попервому всегда боязно. Ветер там, аж качает.

— Ну ладно, — сказал Никита Савельевич. — Сядем, покурим. А ты, Лёнька, передохни, успокойся.

Рабочие присели на платформу грузового крана, который стоял рядом, и закурили, пряча в кулаке огоньки папирос. Сидели согнувшись и молчали. Когда докурили, Никита Савельевич подошёл к Лёньке и сказал:

— Только оберегайся. Иначе не пущу.

Лёнька снова карабкается по трубе. Скобки влажные, холодные, от них стынут пальцы. Дует мокрый ветер. Чем выше взбирается Лёнька, тем сильнее он дует. Лёнька прижимается к кирпичам, прячет от ветра лицо. У Лёньки намокла голова, струйки воды стекают за широкий ворот куртки.