Флакон смерти №5
Шрифт:
Как позднее выяснилось, в тот самый момент, когда она, нырнув, находилась под водой, у нее случился разрыв аневризмы в головном мозге: никто и не ведал, что у мамы была опасная аневризма, себя все эти годы никак не проявлявшая.
А потом она вдруг разорвалась, вызвав крайне обширное субарахноидальное кровоизлияние, приведшее к быстрой смерти.
Маме никто и ничто не могло помочь, разве что ее прямо с пляжика доставили бы на стол к опытному нейрохирургу, да и то почти отсутствовала вероятность того, что она, сумев благодаря его искусству выжить, стала
Наверное, такая смерть – быстрая и немучительная – была лучшим выходом.
Смерть в сорок шесть лет, в день рождения отца.
Эта смерть стала самым сильным аргументом в пользу того, чтобы Зоя также выбрала стезю медика. Ведь если бы она заявила о каком-то ином своем желании, то, получается, она бы предала память мамы?
И более того, она бы предала не только маму, которая умерла, но и отца, который продолжал жить, виня себя в том, что не смог помочь жене.
И не желая слушать, что даже самый лучший врач города, страны, мира и Вселенной не мог победить вечную соперницу любой медицины, в итоге всегда, рано или поздно, одерживавшую триумф над любым гениальным врачом, как и над любым человеком.
Смерть.
Все эти воспоминания промелькнули в тот самый момент, когда отец строго взирал на дочь, поблескивая очками и поигрывая тонким острым красным карандашом, которым обычно проверял студенческие работы: Зоя знала, что этот взгляд нагонял страх не только на неопытных студентов и молодых аспирантов, но даже на маститых коллег отца.
Да, она боялась, но отступать было уже слишком поздно. Она и так отучилась два семестра, потеряв год своей жизни.
Жизни, которая, как Зоя знала после внезапной смерти мамы, может закончиться в любой момент. Да, именно что в любой: ты нырнешь в теплые нефритовые воды местной речки – и уже не вынырнешь.
Во всяком случае, живой.
– Так о чем ты хочешь поговорить, дочка? – спросил отец, и Зоя, поймав его взгляд, почувствовала, что душа ушла в пятки. Ну да, ведь выстраивала этот разговор в мыслях уже сколько недель, а то и месяцев, и вот оно: стоило отцу сверкнуть очками, как вся уверенность немедленно испарилась.
– Папа, речь идет о моей учебе в меде… – выдавила она наконец из себя, понимая, что напрочь забыла все те убедительные слова, весомые фразы и железобетонные аргументы, которые собирала и оттачивала все это время.
Отец, вдруг мягко улыбнувшись, как умел делать только он, снял отбрасывающие столь пугающие блики очки и, положив их на стол около компьютерной клавиатуры, произнес:
– Ах, ты об этом решила поговорить, дочка! Ну, причин для беспокойства у тебя нет!
Зоя еле сдержала вздох – да, об этом, хотя, нет, совсем даже
– Папа, дело в том, что моя учеба в меде…
Отец, словно не слушая ее (а ведь и в самом деле не слушал!), продолжал:
– Понимаю, хочешь узнать, как я тебя оцениваю, твои успехи и перспективы, дочка…
Нет, она не хотела, совсем не хотела! Но понимала, что отца, привыкшего вещать с высокой кафедры, уже не остановить.
– Скажу то, что, вероятно, говорить не должен, дочка, но я тобой доволен! Даже очень доволен! Тебя так везде хвалят!
Зоя, еле заметно скривившись, ответила, понимая, что говорить должна была совершенно не это:
– Папа, сам понимаешь, что не могут не хвалить, я же твоя дочка…
Да не то, совершенно не то!
Отец, подняв вверх указательный палец (это был его фирменный жест), заявил:
– Не надо так думать о моих коллегах! Уж поверь, у меня с ними отношения доверительные и профессиональные. И никто бы не стал тебя хвалить лишь потому, что ты моя дочь!
Что правда, то правда: нет, не стали бы. И это означало, что она действительно была далеко не самой плохой студенткой. Вероятно даже, одной из лучших.
Что не отменяло того, что к медицине ее душа не лежала и продолжать свое образование на лечебном факультете она после летних каникул не намеревалась.
Отец же, явно гордый ее успехами, продолжал перечислять:
– И с кафедры детских болезней о тебе только самые лестные отзывы…
Там она подрабатывала лаборанткой – не потому, что это так уж требовалось с финансовой точки зрения, а потому что свою карьеру именно там в свое время начинал и отец.
– Папа, ну ты раньше сам заведовал этой кафедрой, было бы крайне странно, если бы они меня разнесли в пух и прах…
И опять не то, что же с ней такое происходит-то?
– Дочка, не надо принижать свои достоинства. Потому что у тебя явный талант, уж поверь моему наметанному глазу. Да, есть и такие, которые заставляют себя из-под палки идти в медицину, потому что родители у них тоже медики. Ну, или их заставляют. Но ты явно не из их числа.
Вот именно что из их!
Неужели отец этого не понимал и не видел – или не хотел понимать и видеть? Но ведь хуже всего, что, похоже, все окружающие тоже не хотели понимать и видеть.
А что если она и в самом деле может стать отличным врачом и спасать здоровье и жизни людей, хотя понимает, что это не то, на что она намерена тратить свою жизнь.
Что тогда? Имела ли она моральное право уйти из медицины, игнорируя свое призвание? Призвание, которого у нее не было.