Флавиан. Армагеддон
Шрифт:
КВАЗИМОДО
— Во Квазимодо! — подумал я, подходя вслед за Флавианом к гейту (GATE — выход на посадку) номер 24 и узрев сидящего близко от выходной стойки колоритного гиганта в «пиксельных» комуфляжных штанах, дорогих «натовских» берцах и в тонком военном свитерке, плотно облепляющем бугрящийся мышцами торс, завершающийся бритой наголо головой на накачанной бычьей шее с изуродованным обширными ожогами
«Квазимодо» тем временем, вальяжно развалясь в узковатом для него аэропортовском кресле, вынул из брошенной между ног сумки военного образца десятидюймовый планшет и, включив его, начал сосредоточенно возить по нему узловатым загорелым пальцем, изредка перекидываясь парой слов со своим товарищем.
Его товарищ в какой-то невзрачной «гражданской» одёжке, казалось, дремал в соседнем кресле, опустив голову на грудь и полуприкрыв лицо поднятым воротником пиджака.
— Лёша! Давай сядем здесь! — прервал моё созерцание Флавиан, указав на два соседствующих свободных кресла, распложенных несколько по диагонали от вышеописанной парочки.
— О'кей, батюшка! Пор фавор, биттешёён, сильвупле и ещё как-то там, уже забыл kak eto ро russki… А! Садись, пожалуйста! Поди, утомимшись — всё по европам да по европам? — я помог Флавиану втиснуться между неширокими подлокотниками. — Давай «ридикюльчик» твой рядом с собой положу!
— Положи, будь добр! — Флавиан отдал мне свою сумку. — Осторожнее только, там…
— Хорошо, хорошо, батюшка, я очень осторожно! Твои «сувениры» будут в полной сохранности, — я показательно деликатно пристроил батюшкин «ридикюльчик» на столике между нашими креслами.
— Что-то мне чудится знакомое в этом десантнике с обожжённым лицом, — шепнул мне Флавиан, исподволь поглядывая на «Квазимодо», увлечённо водящего пальцем по своему планшету. — Словно я его где-то встречал уже, но никак не вспомню, где…
— А с чего ты взял, что он десантник? — удивился я.
— Да у него татуировка на руке, эмблема ВДВ — «Войска Дяди Васи», как они их называют, в честь командующего Василия Маргелова.
— Однако и зрение у тебя, отче! — подивился я.
— Просто я много раз такие татуировки у наших ребят в Чечне видел, вот и распознал её даже издалека.
— Однако обожгло его не слабо… — покачал головой я.
— Может, в БМД-шке горел или ещё как-то огнём зацепило, воевал, должно быть… — вздохнул Флавиан.
Тем временем к нашему гейту подтягивались пассажиры рейса Брюссель-Москва. Разные такие, молодые и не очень, побогаче и попроще одетые, но практически безошибочно узнаваемые в любом аэропорту любой страны мира по манере поведения — хамовато-громкогласной, небрежно-вызывающей и подвыпивше-нагловатой — «рассеяне»…
— Отче! — я слегка наклонился к Флавиану, — ну скажи мне, отчего нашего соотечественника так сразу в любой стране узнаёшь, и чего мы такие все из себя выпендрёжные, от комплексов, что ли? Вон смотри, африканцы полудикие, — я показал взглядом на группу расположившихся в соседней секции темнокожих в каких-то национальных одеждах и с кучей курчавеньких большеглазых детей, — и те себя культурней ведут, чем наши! Как-то грустно от этого, честное слово.
— Грустно, конечно, — согласно
Кстати, эти африканцы, судя по одежде — мусульмане, они следуют своим религиозным нормам, живут по своим нравственным законам и находятся в гармонии с собственным «внутренним человеком». Им нет нужды самоутверждаться в глазах окружающих, они вполне самодостаточны, поэтому и ведут себя достойно и благожелательно.
А наши, бедные духом, обезбоженные и расцерковлённые сограждане со своей богатой, плодородной «почвой» русской души, на которой посажены и выращены обильные сорняки себялюбия и самоутверждения, лишённые истинной радости и внутреннего мира, постоянно вынуждены доказывать самим себе и окружающим, что они «круты и свободны»…
Словно иллюстрация к батюшкиным словам, к стойке подошёл вальяжно-подвыпившей походкой мужик лет сорока с небольшим, в дорогом несколько мятом костюме со съехавшим набок розовым галстуком, держащий в руке дорожную сумку из крокодиловой кожи и несколько плотно наполненных пакетов из «дьюти-фри».
Тоном уездного князька он попытался на сильно ломаном английском выяснить что-то у стоявшей за стойкой сотрудницы аэропорта, но, видно, так и не вспомнив нужных ему слов, плюнул, махнул на неё рукой и, отойдя от стойки, приземлился в свободное кресло невдалеке от нас, зазвенев бутылочным звоном поставленных на пол пакетов и громко выматерившись.
***
— Говорил тебе, отче, пойдём в зал для бизнесклассников, у нас же билеты «бизнесовые». Там, я думаю, поспокойнее, опять же «шведский столик» должен присутствовать, а я от сэндвича с тунцом совсем бы не отказался…
— Да ладно, Лёша, потерпи немощи ближнего своего, — поймав мой осуждающий взгляд, отозвался Флавиан. — Если искушает, помолись за него тихонечко, вдруг твоя молитва станет той последней каплей, которая его к покаянию обратит?
— Что-то как-то непросто настроить себя на молитву за таких персонажей, — я не смог сдержать неодобрение во взгляде на «чиновника», как я про себя назвал мужика с розовым галстуком.
«Чиновник» тем временем, не заморачиваясь присутствием окружающих, достал из дьюти-фришного пакета плоскую бутылочку виски и, отработанным движением свернув ей крышку, сделал из неё несколько больших глотков.
— Непросто! — кивнул головой Флавиан. — Осудить проще, пожалеть важнее… Зато что труднее даётся, то дороже и стоит в очах Божьих, Лёша. А каждое наше молитвенное с Господом общение — неважно, о себе мы молимся или о ком-то другом — даёт нам благодать Духа Святого. И чем больше усилие в молитве, тем обильнее благодать — знаешь ведь сам!
— Знаю! — буркнул я, пристыженно опуская голову. — Знать — это одно, батюшка, уметь — другое, исполнять — третье…
Внезапно зазвучавший немецко-женский голос из динамиков объявил начало посадки на наш самолёт.