Мирослав Маратович НемировОн ведь ненавидел всю хуйнюВсю хуйню Немиров ненавиделСлушайте историю моюВ первый с Катей наш приезд в ПермягуМы пошли к Немирову, агаВ клуб какой-то, мрачную клоакуМерзлую, как жопа трупакаТолько что была «Хромая Лошадь»Перестраховавшийся пермякПонаоткрывал все двери, окнаПотому был лютый там дубакДа мороз был пермский – минус двадцатьА на сцене сам Немиров злойМикрофон душил, как доктор ВатсонКрыс в своей проклятой мастерскойЗвукорежиссёр кричал: Немиров!Не ломай мне сука микрофон!Но
глуха к нему была поэта лираУ поэта лиры свой законИ тогда, окинув зал огромный,Он сказал: А что же я не пью?И, хлебнув из горлышка народной,Начал: Ненавижу всю хуйню!Хит свой знаменитый, превосходныйНо пора нам на работу на своюМы ушли, нам ветер в спину дул холодныйДоносил он: Ненавижу всю хуйню!Ветер гнал нас песнею прекраснойГород пуст был, город зло молчалИ «ГавноНемиров» чёрной краскойНа заборе кто-то написалТы, моя веселенькая лира,Понимаешь ли, куда клоню?Ненавидишь ли ты также, как НемировМирослав Маратыч, всю хуйню?
«Дети резали детей…»
Дети резали детейОстро режущим предметомПро крещение не смейГовори со мной об этомКто их этому училИ чему ещё научитГосударство – педофилДа и мы с тобой не лучшеТрое у меня растутМладший учится в девятомСтарший ходит в институтСредний – в армии солдатомНет, конечно не ониНе в Москве, не в нашем миреЭто где-нибудь в ПермиИли где-нибудь в СибириДети не умеют вратьИ не понимают шуткиСтало круто убиватьДети к моде очень чутки
«Пока в переулке Козицком…»
Пока в переулке КозицкомГнил грязный неубранный снегНа площадь вышли сразитьсяСорок тыщ человекНас вынесло к кафе «Пушкин»На площади выли таксиНад всеми торчал чёрный ПушкинСмотрел на борьбу вблизиТам Вася Сигарев билсяИ площади череп дрожалИ Пушкин тогда исхитрилсяИ чью-то дубинку сдержалИ там по бесцветной и голойКак мертвые сны или местьЛетал обезумевший голубь,Не зная, куда ему сестьСерого неба салоТам терлось об автозакИ, знаешь, спокойней стало,Ещё утром было не так.
Снежная королева
Вот промелькнула слеваРакета – символ районаСнежная королеваСнежного КоролёваТам среди чёрных сугробовБесчеловечно мрачноВыживет только роботИли подлипок дачныйЭто – ты скажешь – русскийСложный город ракетаИх короли-этрускиТам они прячут где-тоПоблизости третьего римаСвои этрусские вазыЗасыпало снегом по крышиИх этрусские ВАЗыСнег у них все подрастаетКаждый сугроб как домикСкоро всё подрастаетИ весь Королёв утонет
«Вот в такое время – дышащей земли…»
Вот в такое время – дышащей земли,Когда все вылезающие из неё растенияПохожи на зелёный лук,Нас – нескольких школьников, косящихся от армииОтправили на двухнедельное обследованиеВ Мытищинскую Городскую БольницуМГБ – место мрачное и унылоеКак все больницы мира,Но вот наше отделение – неврологическоеБыло отдельно стоящимОдноэтажнымДеревяннымДовоеннымБаракомОчень длинным, окружённым
буераком,Диким садомИ публика тут —Как в фильме «Полёт над гнездом кукушки»Обычные пациенты психушкиТо есть тихие, добрые и смешливые людиК тому же юным медсёстрамОчень нравился мой одноклассник богатырь ЛогачевИ его мрачная, как у Тора, улыбкаМедсестры иногда просили помощи у Логачева,А значит и у меня – прицепом:Дотащить до столовой полную кастрюлюИли оттащить в подвал труп огромной старухиКак раз начинали распускаться тюльпаныИ маленькие сиреневые орхидеи за окном,Мы отнесли старуху в подвалВ пятидесятую палатуКак это помещение называлось в «Повести о настоящем человеке»Я вспомнил, что сухой главврач, похожий на ЧеховаВо время обхода спросил меняЧем я увлекаюсьОн поэт! Ответила за меня вся палатаОн нам такие вещи рассказывает,Которые даже мы, взрослые люди, не знаем!Добавил большой бородатый старик у окна,Страшный скабрезник.Поэт? Сказал главврач,Надо печататься!И уважительно посмотрел на меня,В «Пионерской правде»!Там возьмут!В «Пионерской правде» тогда печаталиОтрывки из романа Кира БулычеваПро ледяного дракона, который ест детейБрошенных взрослыми на далёкой планете.И вот, я поднялся из подвала,Из пятидесятой палаты,Логачев стоял, прислонившись к стенеИ разговаривал с медсестрой, мрачно улыбаясь,Я вышел на крыльцоВокруг меня был райЗемля дышала, дом стоял одноэтажныйЯ постоял и пошёл в палату собирать вещиСегодня меня выписываютЯ больше сюда никогда не вернусьПотерянный райВ армию меня не взялиА Логачева взялиВ небесной «Пионерской правде»Птицы печатали мои стихиСвоим известковым дерьмом
Старик и море
Я слушал вчера в галерее на СолянкеГолос Аллы Демидовой – Старик и МореВ изображающем качку кресле-качалкеСидел и слушал эту жуткую историюПотом, на Пушке, раздумывая об акулицахВ Трубе я встретил Лисовского нервногоОн шёл считать плитку на московских улицахВ рамках акции его спектакля стодневногоСтало очень холодно и дул ветер сильныйВетер который где-то сильно остылЛисовский подошёл к самой первой плиткеИ угрюмо счёл ее, опершись на костыльОн пошёл вперёд, считая плиткуГлухими ударами своего костыляИ я представил море и большую рыбуИ одинокого упрямого старика декабряПеред стариком бушевало мореВетер рвал с бороды его серебряный цвет,Мимо электротеатра Юхананова БориИ голос Аллы Демидовой нёсся нам вследСтарик, ты слишком далеко заплыл в море!Под твою большую рыбу хищник нырнулА ты идёшь по Тверской с дикой болью во взореИ бьешь костылем плитку, как Алла – акулПрошли дом где живет Володя БузиновМагазины часов, магазины колецИ дом где жил Саша СтроительИ вышли на Лесную, где жил ЛабунецЛедяной замороженный мир остывшийНаш опустевший парадиз и монмартрНа Беларусской он сказал мне голосом охрипшим:Теперь ты видел, Андрюха, каков он, будущего театр!
Петровы в гриппе
В троллейбусном парке пахнет искусственным снегомЕго распыляют из шланга он нужен для съёмок фильмаСнимает известный режиссёрПо роману известного современного писателяТретий день тягач таскает наш троллейбус по полутемному паркуПо белому парку залитому искусственным снегомСреди краснокирпичных двухэтажных зданийПамятники промышленной архитектурыНе смотря на свой модный видЭти лофты отлично вытягивают из меняТепло кровь любовьКак из сотенИз тысяч людейРаботавших здесь до меняСто лет работает этот парк
