Флёр
Шрифт:
Губы у Карева побледнели. Глаза яростно сверкнули.
— Людмила! Ты не понимаешь, что говоришь! — возмутилась Флер.
Милочка бросила на нее быстрый взгляд.
— Неужели? Ладно, возможно, ты и права. Прости меня, Сережа, я не хотела тебя обидеть. Я знаю только одно — Ричард жив, и это я знаю точно, как свои пять пальцев. Поэтому не трудитесь переубеждать меня, вы, оба.
Флер посмотрела на Карева. Глаза у него потемнели.
— Ты можешь оставаться при своем мнении, никто тебе не запрещает, — произнес он. — Никто не намерен тебя переубеждать. Но все же ты могла бы
Людмила огрызнулась:
— Ах, простите! Я не хотела возмущать ваше спокойствие. Но я ничего не могу с собой поделать. Просто я знаю то, что знаю.
Пятого ноября состоялось второе большое сражение. После Балаклавской битвы в адрес князя Меншикова раздавалось немало критики. Все понимали, что он не прилагает достаточно усилий, чтобы покончить с осадой города. Если в его распоряжении армия, почему он ее не использует? Особенно ему ставили в упрек то, что он не разделяет всех тягот с городскими жителями, а преспокойно живет в полной безопасности в тридцати километрах от города на Бахчисарайской дороге, куда не долетают ядра.
Недовольство защитников Севастополя, судя по всему, заставило его наконец предпринять кое-какие действия. Пятого ноября еще до рассвета армия выстроилась на высотах возле Черной речки, как раз за Инкерманским мостом, так как, по сообщениям лазутчиков, в этом районе были сосредоточены незначительные силы англичан.
Планировалось, что русские должны были атаковать союзников по отдельности, чтобы воспрепятствовать их объединению. Потом им предстояло захватить позиции неприятеля и сделать подкоп до английского лагеря, чтобы заставить их отказаться от осады.
Первые сообщения, полученные в Севастополе, говорили о сокрушительной победе. Союзники были разбиты наголову, и среди участников обороны даже разнесся слух, что сам император должен прибыть из Санкт-Петербурга, чтобы вручить победителям медали. Но когда стали возвращаться назад те, кому удалось спастись, то начали появляться совершенно иные истории. Англичане, хотя и не имели численного превосходства, дрались с присущей им смелостью и яростью. В результате русскую армию оттеснили к самому Инкерманскому мосту. Там произошла кровавая бойня — десять тысяч, а может быть даже пятнадцать, были убиты, сотни взяты в плен.
В ту ночь в городе царили паника и отчаяние. Осада не была снята, и, судя по всему, никто этого делать не собирался. Многие считали, что англичане бросятся на приступ укреплений и стен ночью. Если приступ начнется, — говорили многие, — то не следует оказывать никакого сопротивления. Недели постоянных артиллерийских обстрелов ослабили оборону. Из пятнадцати тысяч моряков, которые были на бастионах в начале осады, оставалось всего семьсот боеспособных человек. Остальные были либо убиты, либо умерли от болезней, лежали в госпиталях с ранениями. После двух проигранных сражений многие начали задаваться вопросом — стоит ли продолжать сопротивление?
С наступлением рассвета, когда ночного штурма не последовало и никто не обращался к обороняющимся с требованием о сдаче, боевой дух защитников воспрял, а их уверенность в себе укрепилась. Несмотря ни на что, они по-прежнему находились
Вечером шестого ноября Флер с Людмилой сидели наверху в гостиной и тихо беседовали, скручивая бинты — извечная работа в любом госпитале. Карев уехал в штаб, и его скоро домой не ожидали. Один из поклонников Людмилы, седовласый майор Стефановский, прислал им вязанку дров с запиской, в которой умолял их не говорить, откуда они у них появились. Они тотчас разожгли камин, и сразу стало веселее. Но им не давало покоя то, что англичане вынуждены были спасаться от холодного дождя в палатках.
Вдруг на лестнице раздались чьи-то шаги. Но это был не граф. Дверь отворилась, и чья-то чуть пригнувшаяся фигура в военной шинели и заляпанных грязью сапогах протиснулась в комнату. Гость снял с головы фуражку. Пушка с Зубкой, радостно завизжав, понеслись с задранными от восторга хвостами навстречу пришельцу.
— Да, хорошенькое дело! Я вижу у вас здесь — роскошество!
— Петя! — Милочка, бросив на стол бинт, подбежала к нему.
— Осторожнее, маленькая сестричка, я весь мокрый, словно спаниель на охоте. Ну, поцелуй меня! А теперь твоя очередь, маленький цветок! Как я рад встрече с вами!
— Неужели это ты, Петр Николаевич?
Флер с радостью очутилась в его объятиях, хотя небритые щеки и укололи ее, а от сырой шинели ужасно пахло. Они с Людмилой помогли ему раздеться и усадили в кресло поближе к огню, чтобы высушить его влажные носки.
— Какой вы себе здесь устроили уютный уголок! — сказал он суетящимся вокруг него женщинам. — Разве может он сравниться с нашим поместьем в Курном или тем то ли собором, то ли домом в Санкт-Петербурге! Когда проводишь столько времени на бивуаках, начинаешь больше ценить домашний уют! А какое удовольствие доставляет вид женского платья! Как же мне хотелось увидеть рядом с собой милое лицо! Я даже полюбил свою лошадь. По крайней мере от нее не так разит, как от моих боевых товарищей!
— Да прекрати ты нести чепуху! — оборвала его Людмила, протягивая ему рюмку водки. — Расскажи нам, что происходит.
— Подожди, Милочка. Может быть, Петр голоден? До обеда еще далеко, но у нас есть хлеб и мясо.
— Мясо? Не колбаса? Боже, Флер, как я люблю тебя! Ты выйдешь за меня замуж? Конечно мясо, и конечно хлеб, если вы не имеете ничего против. И если ты, Милочка моя, сумеешь отыскать одну из сигар моего высокоумного братца, то счастливее меня не будет никого на свете. Просто умираю без табака. Между прочим, а где он сам?
Женщины, выполнив все его желания, снова устроились рядом с ним. Флер села в кресло напротив, а Милочка расположилась прямо на полу. Она, подтянув колени, обхватила их обеими руками, собачки тут же растянулись подле нее, повернув брюшко к пылающему огню.