Флеш Рояль
Шрифт:
Она никому не сказала о смене своего статуса с замужней женщины на разведенку — их очень быстро развели с Тимуром, хотя чему удивляться, зная кто ее бывший муж и нынешний… Кто? А пес его знает, кто Максим ей теперь. О женитьбе он больше не заговаривал, да он вообще с ней почти не разговаривал, точнее она с ним, но суть дела от этого не менялась.
И Динка лишь только представляла, как начнет мекать в трубку, пытаясь объяснить маме или подругам, что она больше Тимуру не жена, потому как ребенок на самом деле не его, а Максима, с которым они живут по соседству в одном дворе, ей самой становилось дурно. Ничего. Когда-то
Максим тогда сразу отвез ее к Тимуру на квартиру, где она смогла собрать свои вещи, с Тимуром они так и не увиделись. Квартира показалась Динке совсем чужой, впрочем, таким оставался для нее и дом Максима. Слишком большой для нее одной, потому что Макс по-прежнему ночевал во флигеле, а в последнее время и вовсе стал уезжать на ночь в город, и она тогда давилась слезами в подушку от обиды.
Зачем запирать ее в доме среди леса, — ладно, не то, чтобы совсем леса, здесь просто росли сосны, а дальше тоже шли дома, и поселок выглядел достаточно обжито, — если сам не удосуживался уделить ей хотя бы час в день?
Он приезжал каждый вечер, привозил продукты, спрашивал о самочувствии и… Все. Дальше или уходил во флигель, или возвращался в город. Возможно она слишком часто повторяла, что не желает его видеть, и что у нее неизменно портится настроение от одного его вида, а о том, что ей все равно, где он будет жить, пожалуй, и вовсе говорить не стоило. С другой стороны, разве ей есть что терять?
Когда пришло время ехать в клинику на очередной прием и УЗИ, она заранее попросила охрану отвезти ее в город, но те сразу донесли Максу, и он повез ее сам, еще и в кабинет попросился с ней зайти. Динка не разрешила бы, конечно, потому он у нее и не спрашивал, а спросил у докторицы, улыбаясь ей ослепительно и обезоруживающе. Та сразу приосанилась и тоже разулыбалась, Динку так и подмывало спросить, не лишняя ли она в кабинете и не стоит ли ей выйти подождать в коридоре.
Макс вообще со всеми был крайне любезен и приветлив, кроме нее. С ней он был вежлив и предупредителен, не более, а ей из-за этого проклятого гормонального обострения как раз хотелось гораздо большего, чем вежливость и предупредительнось. Ей хотелось, чтобы Максим о ней заботился, волновался, а то вся его забота сводилась к одному: «Дина, ты сегодня гуляла?», «Дина, ты уже ужинала?»
Доктор-узист развернул к ним монитор, и Динка могла видеть, какой уже большой у нее вырос сын, она улыбалась, а Максим наоборот сидел какой-то застывший, по его лицу ничего нельзя было разобрать, а потом протянул руку и осторожно прикоснулся к монитору. А Динка снова расстроилась, разве там его ребенок, в мониторе? Он у нее в животе, но Максим к животу не притрагивался, возможно, конечно, он просто остерегался трогать Динку.
Зато без конца пялился на ее грудь, когда думал, что она не видит. А ей тогда тоже обидно становилось — не на нее саму, не на лицо, не на живот, а именно на грудь, которая выросла, наверное, уже размера до пятого, и с такой грудью вкупе с животом Динка ощущала себя атомным ледоколом.
Докторица отправила их на контроль сердцебиения, Динка уже знала, что у ее ребенка сердечко бьется в два раза быстрее, а Максима предупредить забыли. Он побелел и чуть не упал со стула, а потом сидел с очень странным видом, пока
— Папа, что ж вы не дышите совсем, выдыхайте, а то нам еще вас откачивать придется.
И Макс правда шумно выдохнул. А потом Динку чуть ли не на руках собрался в машину нести, только все это молча, хоть бы слово сказал, хоть какую-нибудь незначительную мелочь, например, что он ее любит и не представляет себе без нее жизни. Ну хорошо, их обоих любит. Но Максим ничего такого говорить не стал, и Динка не позволила ему носиться с ней по клинике. Он отвез ее домой, как-то по-особому на нее смотрел, а потом бродил вокруг дома почти до ночи, она наблюдала в окно, так совпало, что ей в тот вечер не спалось. И снова ночевал во флигеле.
Когда Дина раскладывала вещи в гардеробной, она наткнулась на большой пакет, аккуратно сложенный на полке наверху, и ей конечно стало интересно, что там. А потом сидела на полу и перебирала свое белье, то самое, скупаемое Максимом в немереных количествах в тот короткий и сумасшедший период, когда они, казалось, только тем и занимались, что испытывали это белье на прочность в самых неожиданных местах его старого дома, а также за его пределами.
Дина тогда свалила белье назад в чемодан, и Тимур отвез чемодан Максиму, значит он все сохранил? Так пускай теперь сам это носит, Динка сначала дико смеялась, представляя Макса в кружевных стрингах, а потом проливала слезы, разглаживая на коленях нежный шелк. Теперь Динке оно сгодится разве что в качестве карнавальной маски.
Она еще когда-нибудь сможет вернуться в эти размеры? Потому как то белье, которое ей приходилось носить сейчас — специальное, из специализированного магазина для беременных — назвать бельем язык не поворачивался. Если прицепить его к яхте, выйдут вполне сносные паруса, можно отправляться в кругосветное плавание, а чашки бюстгальтера с ее нынешними размерами смело надевать на голову, спасаясь от зноя и палящего солнца.
Динка сложила белье назад и запихнула еще дальше, заставив пакет коробками с обувью. И снова во всем был виноват Максим, он так и не понял, почему она в тот день отказалась с ним разговаривать. А ей было обидно, что ему все нипочем, что на нем ее беременность вообще никак не отразилась, это только ее фигура превратилась в изогнутый и выпуклый кошмар.
А потом Максим исчез на три дня, не звонил и не появлялся. Динка сначала молча терпела, а затем не выдержала и вечером четвертого дня пошла во флигель к охранникам, и лишь открыла дверь, первым кого увидела, был Макс, стоящий в куртке в прихожей и о чем-то с безмятежной улыбкой беседующий с Пашкой, одним из ее стражников.
Динка как увидела его, так и не сдержалась, слезы брызнули из глаз, она хлопнула дверью и помчалась назад. Макс бросился вдогонку, схватил ее, стал распрашивать, и было видно, что он испуган.
— Так тяжело предупредить, что ты уезжаешь, что тебя не будет? И зайти сказать, что вернулся, да? — она вырывалась из его рук и отбивалась, а он прижимал ее к себе и бормотал:
— Прости, прости меня, моя девочка, я думал, ты даже не заметишь, что меня нет.
Если бы рядом был кто-то, кто закрыл ей рот на замок, было бы чудесно, так нет же, она как раз тогда возьми и крикни:
— Да мне все равно, где ты и с кем ты, ребенка жалко, что сиротой будет, — оттолкнула его, влетела в дом и закрылась изнутри.