Флейта и Ветер
Шрифт:
– Значит ты все-таки знаешь, кто наш враг?
– Нет.
Это прозвучало коротко, как выстрел.
– Я не могу до него добраться, не могу понять кто он и что ему нужно. Единственное, что я вычислил – это город.
– Какой город?
– Этот. Я не случайно здесь оказался, я его искал и вычислял по многим признакам. Теперь, особенно после сегодняшней ночи, я знаю – враг здесь.
Инна поежилась от неприятных мурашек. Если бы не память о происшедшем, она бы решила, что говорит с психом.
– Я знаю. – продолжил Сергей. – Потому что этот город особенный, это город-игрушка,
– Перестань! – в голосе Инны проскочила истерическая нотка.. – Ты меня пугаешь! Ты опять меня пугаешь! Ты можешь говорить нормально?
Сергей устало опустил взгляд.
– Если б ты знала, сколько сил я потратил на эти поиски… Случайности – вот что указывало мне путь. В этом городе за всеми стечениями обстоятельств отчетливо виден разум. Это похоже на цепочки условных рефлексов, на охоту паука. Простейшие действия, вроде напряжения мышц и выделения различных секретов, ведущие к одной цели – употребить насекомое в пищу.
– Ты говоришь очень страшно… – поежилась Инна. – Ты же знаешь, я боюсь пауков. У меня нервы и так на пределе.
– Это самое точное сравнение. Город-паук. – Сергей вздохнул. – И окрашено оно правильно. Знаешь, когда мне было тринадцать лет, мою мать отправили в командировку в Японию и она взяла меня с собой. Мы прожили там три года, и я удивился, как старательно японцы не позволяют случаться случайностям. Я учился в настоящем японском монастыре, моим учителем был Мацудайро-сан. В Японии нет ничего случайного. Почерк у них не случаен, в садах выверенное подобие беспорядка, а каждое занятие, от каллиграфии до боевых искусств – сплошной ритуал, не позволяющий делать не то что лишних, но и вообще случайных движений. За счет этого у них стройное и внятное мышление. Настолько внятное, что одно и то же слово имеет до десятка значений, но это им нисколько не мешает общаться. У них даже лед и пламя обозначены одним словом. Чем ближе к Питеру, тем игра случайностей заметна все больше, тем отчетливее они принимают форму разумного действия, тем меньше вписываются в теорию вероятностей.
Он сделал паузу и взял в руку пятак.
– Я много ездил по разным местам и наблюдал за случайностями. Разумная цель, схема, здесь прослеживается особенно сильно. Но главное даже не в этом. Этот город обладает странным свойством, он позволяет человеку воздействовать на случайности просто своим желанием или даже настроением. Сильная эмоция почти сразу же вызывает ответную реакцию, он словно играет с тобой. Сегодня, в начале прогулки, ты не могла этого не заметить.
– Я заметила, но как такое возможно?
– Не знаю. Но в этом городе все нестабильно – и ход случайностей, и время, и даже пространство. Эмоции людей зависят от того, в какую сторону дует ветер, а ветер иногда зависит от происходящего с людьми. Это кажется странным, но если пожить тут долго, начинаешь привыкать. Может кто-то просто понял законы этого города? Иногда мне кажется, что я и сам близок к разгадке. Вот сегодня… Город был к нам агрессивен, да?
Инна осторожно кивнула.
– Он мог бы нас даже убить. Но чем ближе мы были друг к другу, тем труднее
– Да…
– Он то пугал тебя, то вызывал ко мне злость или обиду и тогда получал власть. Но пока мы держались за руки…
– Я помню… – шепнула девушка.
– Мы сами управляли им, как хотели. Я еще никогда, ни с кем не чувствовал себя так. Во всем Питере есть только одно место, где город совершенно бессилен, но мы не дошли туда, ты испугалась и убежала. Это одна из могил на Смоленском кладбище, именно ее я и хотел тебе показать.
– В ней есть что-то особенное?
– Нет. Обычный крест, сваренный из железных труб. И надпись: «Инженер Ю. М. Семецкий, 1897-1932». Рядом с ней ощущение, будто город пропал, что его нет вообще, только лес кругом, до самого края мира. Но когда мы держались за руки, я чувствовал почти тоже самое – будто мы с городом в разных пространствах.
– В разных фильмах. – поправила Инна.
– Да, наверное… Но там, на могиле инженера Семецкого, я проделывал забавный фокус. Я пробовал сам управлять случайностями, не чувствуя давления города. И у меня получалось. Мне кажется, что получится и сейчас, когда мы с тобой просто сидим в одной комнате.
– А что за фокус? – опасливо спросила она.
– Вот если десять раз бросать монетку, то сколько раз выпадет «орел»?
– Не знаю… – ответила Инна. – Наверно поровну.
– Верно. По статистике так и должно быть.
Он подбросил монетку, поймал и звякнул о стол.
– Орел.
Затем пять раз подряд он снова выбросил «орла», потом две «решки» и два «орла».
– Восемь раз. Почти как там. Но там у меня получалось и девять, и десять. Я даже понял, от чего зависит количество выпаданий. Если хоть на мигу усомнишься в собственных возможностях, монетка падает, как попало. Но если не бояться, если верить, что сможешь… Может люди смогли бы даже летать или проходить сквозь стены, если бы не считали, что это за пределами их возможностей.
– Бред… – качнула головой Инна.. – У меня ощущение, будто я под гипнозом.
– Могу его усилить. – усмехнулся Сергей. – Ты видела выборку из моих фотографий?
– Краем глаза.
– Нет, не тот ворох, который я снимал специально, а случайные снимки на тех же местах.
– Ты не показывал.
– Ну так смотри.
Он достал из шкафа пластиковый альбомчик, на обложке которого пылал алый мак в зеленой траве.
– Вот одна из самых жутковатых фоток. – он раскрыл альбом посередине и положил перед Инной.
Она глянула и замерла от неожиданности.
Снимок был в странном ракурсе – фотоаппарат в момент экспозиции косо держали у самой земли. К тому же явно снимали «мыльницей». На отпечатке хорошо виднелась площадь Труда и довольно много народа, в общем самый обычный снимок, если бы через площадь не шла колонна зэков. Двадцать человек. Все в полосатых шапочках и в таких же робах, на спине каждого, под левой лопаткой, вышита большая красная мишень. Но больше всего Инну поразили конвойные – это были две большие, поросшие шерстью гориллы, с короткими автоматами наперевес.