Флейтист
Шрифт:
Из комнаты доносилось звонкое верещание лилипута. По-видимому, это была уже середина речи.
– ...Не согласен. Решение мы вынесли правильное. Мудрое решение. Есть в нем некая аура. И, несмотря на весь сюрреалистический нонсенс сложившейся ситуации, я предлагаю как наиболее оптимальную кандидатуру именно Похвиснева и никого другого.
С кульками в руках я вошел в комнату. Собрание замерло, странно, оценивающе меряя меня взглядами.
– Вот и чаек пришел!
– потер руки Тырков.
– Чайничек я уже поставил. Иди заваривай.
– Могу узнать, что здесь происходит?
– поинтересовался
– Заседание месткома, что ли? Или заговор?
– Серьезность вопроса исключает краткость ответа, - объяснил Женя.
– А-а, - кивнул я.
– Умно.
– Всякое шутовство, - погрозил пальчиком лилипут, - совершенно неуместно в сложившейся беспрецедентной ситуации. Уж вам, Сергей Васильевич, как никому другому, следовало бы знать, что покойник сейчас лежит в морге, но в любую минуту положение это может измениться.
Собрание зашевелилось, как многоголовая гидра, издало взволнованные звуки, из которых выделялся страстный дискант Вадика Тыркова:
– Только бы не кремировали, господи! Тогда все пропало! И Рим, и новая квартира, и путевка в санаторию высшей категории!
Я очутился в самом центре кворума. В руки мне дали бумагу следующего содержания:
В "ОВУХ" (Организация по учету, хранению
и ведению "Дел". Аппарат Судьбы.)
тов. Безбородову
от покойного О.П.Щурова
ЗОЯВЛЕНИЕ.
Ввиду того, что я, ныне уже покойный Щуров О.П., проявил в своей жизни многие заслуги: в административной, личной и интиликтуальной ипостасях, покорнейше прошу рассмотреть наличие возможности передачи моей душе нового подходящего тела для продления моего существования в материальном мире, который первичен с точки зрения официальной идеологии. Моей нижайшей просьбе прошу не отказать.
О.П.Щуров.
– "Заявление" пишется через "а", - заметил я.
– А "интеллектуальный" через "е" и с двумя "л".
Очевидно было, что Щуров перед смертью спятил. Но причем тут Безбородов и мой "ОВУХ"? И зачем он звонил мне ночью?
Из бессвязных реплик собрания удалось составить приблизительную картину происшедшего. После моего вчерашнего провала Щуров задержался в цирке до поздней ночи - дел было невпроворот. Уборщица мыла пол в коридоре, когда из дальней гримуборной вдруг вышел Осип Петрович в пальто, шляпе, с портфелем. Уборщица поклонилась ему, он милостиво ответствовал: "Доброй вам ночи, старушка". После этого Щуров проследовал в свой кабинет и закрыл дверь. Уборщица старательно драила коридор и вдруг заметила в гримуборной свет. Зайдя туда, она увидела труп все того же Осипа Петровича! Душа, видимо, отделилась от тела, надела его пальто, шляпу, взяла портфель и в таком виде покинула здание, растворившись в эфире. Тело же, по заключению медиков, скончалось от инфаркта. Весь этот рассказ можно было бы принять за бред подвыпившей старушки-уборщицы, но наутро на столе в кабинете директора вместе с приказом о включении моего номера в гастрольную программу лежало заявление на имя Безбородова.
– Научные законы отрицают существование души отдельно от тела, сказал я, зная, что очень разозлю этим коллектив.
Так и случилось. Заговорили все разом, гневно, пылко, вывалили целый ушат сведений:
– А я лично всегда верил в бессмертие души! И я не боюсь сказать это даже при нашем дорогом Николае Ивановиче! Слышите, Николай Иванович! Это говорю вам я, Е.Савельев, - душа бессмертна!!!
Все посмотрели на Николая Ивановича. Комендант сановито напыжился и резюмировал:
– Тук. Тук. Тук.
И, подумав, добавил:
– Тук.
Эта речь означала: "Идея, конечно, смелая, даже в чем-то фрондерская. Но известная доля свободомыслия в кулуарных беседах допустима".
Я пошел заваривать чай, не имея больше сил смотреть на все происходящее. Но и на кухне меня не оставили в покое. Явился Гарун, закурил длинную черную сигарету и задумчиво-небрежно спросил:
– Слушай, труп в морге сколько лежать можна? Я тут справку наводил, понимаешь. Слушай, безобразий какой - никто точный ответ не дает! Такой, слушай, безответственность везде!
– Сроки пребывания трупа в морге зависят от исправности холодильника.
– Вай! Наши холодильники - дрянь!
– закачался Гарун, после чего быстро ушел, и я услышал, как он передал полученную информацию всей компании.
Раздались горестные стоны, затем все стихло, и в этой тишине мне почудилось что-то заговорщицкое, подлое.
Собрание встретило меня стоя. Один Николай Иванович сидел. Ему было можно. Тырков принял из моих рук чайник, обнял за плечи и усадил на почетное место во главе стола. Вперед выступил Женя Савельев.
– Флейтист! Дорогой наш Флейтист! Не побоюсь сказать, гениальный Флейтист! Прости нас.
– Ну?
– выжидательно спросил я.
– Что надо?
– Мы все полны благородных воспоминаний о нашем Осипе Петровиче Щурове!
– запел лилипут.
– У него было сердце исполина и такой же могучий ум! Что были мы без него? Маленькая труппка с неблагополучной судьбой. Жалкие, загнанные, никем не оцененные, влачили мы свое существование без надежды на хотя бы ма-аленький просвет. И вот пришел он, Щуров, и наша труппа, по выражению поэта, поднялась и расцвела! Сколько надежд, сколько чистых побуждений, сколько возвышенных мечтаний пробудил в нас покойник! И вот величественный силуэт Вечного города, я разумею Рим с его Ватиканом, Колизеем и Фонтаном Треви, смутно маячит на нашем творческом горизонте. Мы едем в Рим!!!
Классический ораторский прием - обращение непосредственно к хору, к толпе - произвел потрясающий эффект.
– Ри-и-м-м!
– застонала Люся-Магдалина, и все подхватили ее вопль.
Но Женя властно махнул рукой - воцарилось молчание. Вспрыгнув на стол, чтобы быть выше всех, он скорбно обратился ко мне:
– И что же мы видим перед собою теперь? Руины мечтаний и воздушных замков! Рим в руинах! Весь мир в руинах!!!
– Это какой-то кошмар, - сказал я.
– Да, ты прав. Это кошмар. Но поправимый.