Флибустьер. Вест-Индия
Шрифт:
Ван дер Вейт совал ему дагу [98]. Ее эфес щетинился пятидюймовыми шипами, обтянутая кожей рукоять прочно легла в ладонь.
– Спасибо, капитан, – сказал Серов и двинулся навстречу Пилу. Палуба глухо рокотала под его шагами.
Они сошлись на шканцах. Бизань стрелой огромного лука нависла над ними, и длинная тень от мачты легла им под ноги, точно граница, разделяющая врагов. Пил сместился вправо – так, чтобы солнце светило противнику в глаза. Шпага и кинжал в его руках мерцали, как два серебряных луча луны.
Клинки соприкоснулись с резким лязгом, Серов уверенно отбил удар, затем другой, чувствуя, как напрягается кисть в привычном усилии. Шагнув к переборке квартердека, он парировал кинжалом
Сзади поднялся ропот. Голоса, переплетаясь друг с другом, гудели, грохотали и хрипели, слух фиксировал отдельные слова и выкрики, что, просочившись сквозь гул и биение крови в висках, падали раскаленными каплями. «Бей! Бей! – донеслось к Серову. – Проткни ему печень! Вырежи сердце! В ад отправь! Козел, моча черепашья, отродье дьявола!» И снова: «Бей, бей, бей!»
Кому кричали, кого хотели поддержать? Его или Пила? На мгновение он ощутил себя на арене, только не современного цирка, а древнего, где состязались гладиаторы, где ретиарий ловил мирмиллона [99] сетью, а тот оборонялся мечом. В следующий миг Пил, оттолкнувшись от фальшборта, прыгнул к нему, и мысль о цирке и зрителях покинула Серова.
Шпаги плясали в воздухе, хриплое дыхание аккомпанировало звону и скрежету металла, солнце безжалостно жгло плечи и спину, вышибая пот.
Атака Пила была стремительной и жесткой; уверенный в своем искусстве, он, вероятно, решил разделаться с противником двумя-тремя ударами. Это почти получилось: мелькнула шпага, целясь в горло, Серов перехватил ее гардой, пытаясь отвести клинок, стиснутый между шипом и лезвием, и в ту же секунду сталь ужалила его бедро. Он отскочил, еще не почувствовав боли, а только влажную струйку, что текла в сапог. Пил ухмыльнулся – острие его кинжала было окровавлено.
Тонкие губы врага зашевелились:
– Щенок! Думаешь, ты ее получишь?
– Каждый получит то, что заслужил, – вымолвил Серов.
Зубы Пила хищно блеснули, дыхание с шумом вырвалось из груди:
– Вот как! Французский ублюдок любит пофилософствовать… И что же достанется мне?
– Прах и пепел. Только прах и пепел!
Рана кровоточила, но была неглубокой. Они снова сошлись на тесном пятачке между бизанью и грот-мачтой; Пил напирал, то грозя кинжалом, то вращая клинок и делая внезапные выпады, Серов упрямо оборонялся. Уроки лекаря Росано пошли ему на пользу, но в эти минуты он понимал, что бьется с мастером, чей опыт и боевое искусство совершенны. К тому же Пил казался не слабей его физически и обладал таким же ростом и длинными руками; и, вероятно, он взялся за клинок в том возрасте, когда Серов учил алфавит и складывал три с четырьмя.
На этом, к счастью, преимущества врага кончались. Серов был на десять лет моложе, стремительнее, гибче и наверняка выносливее; тело его было телом гимнаста, способного свернуться в узел или достать ногой до потолка, и он владел приемами, казавшимися чудом в этот век. Жаль, что бой на шпагах так непохож на схватку без оружия, подумалось ему. Слишком велика дистанция и слишком опытен противник, не подпускает ближе… Но дышит уже тяжело, и в выпадах нет прежней быстроты и легкости…
Солнце, покинув вершину утеса и форт, склонялось к морю, и это значило, что бьются они долго, может быть, двадцать минут или полчаса. Напор противника слабел, и Серов, не ощущавший еще настоящей усталости, решил загнать его в угол между фальшбортом и стеной надстройки. Блокируя выпады дагой и клинком, он оттеснил Пила на шаг, на два, пресек попытку переместиться к трапу и, ускорив темп, не дал отступить для передышки. Сзади, почуяв скорую кровь, заулюлюкали, заорали.
Это
– Ура! Мы ломим, гнутся шведы! – пробормотал он, все быстрее орудуя клинком.
Пил оскалился. Произнесенное по-русски было ему непонятно, но он уловил насмешку в голосе Серова. Грудь Пила ходила ходуном, пот катился по лбу и щекам, в горле хрипело и свистело. Скрипнув зубами, он выдохнул:
– Не возьмешь, сопляк! Я еще спляшу над твоей могилой!
Пустая бравада! Они сошлись на ярд, и Пил, зажатый в угол, был лишен пространства для маневров. Серов снова поймал его клинок эфесом даги и, целясь в сердце, ринулся к противнику. Возможно, Пил смог бы отразить его выпад кинжалом или увернуться, возможно, сумел бы подставить плечо, а не грудь, но он решил иначе. Шпага Серова пронзила камзол, скользнула между ребрами, но лезвие в левой руке Эдварда Пила двигалось с той же смертоносной быстротой; подобно сцепившимся хищникам, они запустили стальные клыки во вражескую плоть. Удар Серова был точен и неотвратим; вогнав пять дюймов стали в грудь врагу, он покачнулся, отступил и вскрикнул. Боль, внезапная, резкая, пронзила его – в правом боку торчала рукоять кинжала.
Он вырвал оружие, зажал рану ладонью и пару секунд стоял над трупом Пила, всматриваясь в помертвевшие глаза, но ничего не видя. Алое пятно расплывалось на рубахе, а мозг сверлила одна-единственная мысль: печень… задета ли печень?.. Из своего армейского опыта он помнил, знал, что, если такое случится, кровотечение не остановишь и смерть неизбежна. Спасти может только хирург, немедленная операция… хирург, Росано… но он погиб…
«О чем я? Какой хирург, какая операция? – вдруг взорвалось у него в голове. – Не двадцатый век… Если порезана печень, я обречен…»
Толпа корсаров за его спиной взревела, надвинулась, и он ощутил, как чьи-то руки ощупывают бок. Шейла… Кто же, кроме Шейлы?..
– Ты ранен, Эндрю. Можешь держаться на ногах? Стой прямо! – Она уже срывала с него рубаху. – Рик, Джо, ко мне! Помогите! Ты подставь плечо, а ты режь ткань на полосы… Огня! Дайте огня! Рану надо прижечь…
Мелькнула физиономия Уота Стура, зажигалка в его мускулистой руке, затем бок Серова опалило пламя [100], и он заорал. Стур сунул ему фляжку с ромом:
– Хлебни, капитан! Ты еще жив и, если господь позволит, будешь жить и дальше. Не то что некоторые крысы… Дойч откинул костыли, но там я вижу Найджела Полпенса…
Стур исчез, и через секунду послышался чей-то предсмертный вопль. «Зачистка, – подумал Серов, – теперь начнется зачистка…» Остановить ее он был не в силах. Бок жгло, в сапоге хлюпала кровь, ноги дрожали, и в голове – сплошной туман. Он хлебнул из фляжки. Вроде бы полегчало.
– Сейчас, Эндрю, сейчас, – сказала Шейла, и он машинально отметил, что голос ее и руки не дрожат. Смоченный ромом платок лег на рану, тугие бинты охватили его торс. – Кровь почти остановилась… Повезло нам! Он тебе бок проткнул, а целился, видно, в живот…
– Дело удачи, когда брюхо режут, – авторитетно заявил Кактус Джо. – Если поверх, так выживешь, а если до кишок добраться и ножиком там пошевелить, то…
Шейла стукнула его по шее:
– Молчи, придурок! – Затем повернулась к Серову: – Как ты, милый?
– Нормально. – Он снова отхлебнул из фляги и показал на квартердек. – Ведите меня туда. Я должен посмотреть… должен увидеть, что делается на корабле и в бухте.
Обхватив за плечи Джо и Рика, он вслед за Шейлой шагнул к трапу и начал медленно подниматься. Он шел туда, где должен стоять капитан, шел по дороге, ведущей мимо испанских галеонов и безымянных островов, мимо Тортуги и мексиканского берега, мимо бурой ленты Ориноко, мимо руин, пожарищ и мертвых тел; шел, чтобы занять свое место на этом корабле и в этом мире. Разве он мог не дойти?