Флибустьеры
Шрифт:
Эти люди за всю свою жизнь так привыкают к суровому существованию в американских девственных лесах и прериях, проводя его в непрестанной борьбе с непостоянными, зачастую смертоносными климатическими условиями и ни на минуту не дающими успокоиться индейскими шайками, что в городах они чаще останавливаются на время с единственной целью как можно скорее прожечь только что нажитое золото и алмазы.
Внутреннее убранство жилищ богатых мексиканцев вполне подтверждает нашу мысль. В салоне кроме неизбежного европейского фортепиано, торчащего без нужды в углу, вся меблировка состоит
Жилище дона Сильвы ничем не отличалось от других подобных. Лошади, например, отправляясь на водопой и возвращаясь в. конюшню, должны были проходить через гостиную, оставляя в ней весомые следы своего пребывания.
В тот момент, когда мы входим с читателем в дом дона Сильвы де. Торреса, в гостиной сидят двое, мужчина и женщина. Они разговаривают между собой, если только можно назвать: разговором редкое перекидывание двумя-тремя словами с долгими паузами.
Это были сам дон Сильва и дочь его Анита.
Скрещение испанской и индейской крови произвело на свет новый, чрезвычайно красивый тип.
Дон Сильва был человек лет пятидесяти, но на вид ему едва можно было бы дать сорок. Он был высок ростом, строен, В его осанке чувствовались самоуверенность, привычка не искать ни в чем помощи и опоры, во всем полагаться на свои силы. Взор его светился умом, черты лица были суровы, но отличались приветливостью. Он носил национальный мексиканский костюм, отличавшийся такой роскошью, какую, конечно, не мог позволить себе ни один из его соотечественников.
Анита полулежала на канапе. Ее полные неги глубокие темные глаза стыдливо оттенялись длинными бархатно-черными ресницами. Легкое простое платье мягкими складками облегало чудные, едва развившиеся формы ее молодого тела. Полные невыразимой прелести жесты выдавали в ней немного капризного, избалованного ребенка, но чудная улыбка ее коралловых губок была полна нежной ласки. Ей было всего восемнадцать лет. Горячее мексиканское солнце придало ее коже золотистый оттенок. Вся она, как благоуханный цветок, дышала девичьей чистотой и невинностью.
Как все мексиканки, она носила дома легкое шелковое платье, ребосо1 почти сползло с ее плеч. В черных с синим отливом густых волосах виднелись небрежно заткнутые жасмины, шиповник, сирень, которые наполняли комнату своим приторным ароматом. И как чудно шел этот аромат к этой редкой красоты девушке! Казалось, он говорил о той страстной, всепоглощающей любви, которую способен был зажечь в сердце юноши один ласковый взгляд ее пугливых, как у лани, черных очей. Анита, по-видимому, усиленно о чем-то думала. Брови ее по временам хмурились, изящная ножка нетерпеливо била о пол.
Дон Сильва также, казалось, чем-то был недоволен. Бросив на дочь суровый взгляд, он поднялся и приблизился к ней.
— Ты делаешь глупости, Анита, — строго обратился он к ней, — так поступать нельзя. Молодая девушка из хорошей, благородной семьи не должна делать того, что ты сделала…
Анита отвечала только многозначительным
— Особенно из-за твоего положения по отношению к графу де Лорайлю.
Молодая девушка быстро вскочила с канапе, словно ужаленная змеей, и вопрошающим взором уставилась на своего отца.
— Я не понимаю вас, — сказала она.
— Ты не понимаешь? Ну, этому я не верю. Разве ты не знаешь, что я торжественно обещал твою руку графу?
— Ну так что же? А если я не люблю его? Неужели вы захотите, чтобы я всю свою жизнь была несчастна?
— Ребосо — шаль, накидка.
— Напротив, я хочу доставить тебе счастье этим браком. Ты у меня одна, Анита, единственная радость и утешение после смерти твоей горячо любимой мною матери. Дитя мое, ты теперь еще в том благодатном возрасте, когда не понимают, в чем состоит счастье и несчастье. Думают, что счастье возможно лишь, когда следуешь минутному влечению сердечного порыва. Ты говоришь, что не любишь графа? Тем лучше, сердце твое, значит, свободно. Со временем, когда ты оценишь чудные качества человека, которого я избрал тебе в мужья, ты не раз помянешь меня добром за то, что я настоял на этом браке, хотя сейчас он так тебя огорчает.
— Но, отец, — живо возразила ему дочь, — ведь вы знаете, что мое сердце принадлежит другому.
— Донья Анита де Торрес, — сурово оборвал ее дон Сильва, — любовь, недостойная нашей семьи, нашего положения, не должна знать даже входа в ваше сердце. По предкам я — Кристиано Вейохо. Если в моих жилах есть несколько капель индейской крови, то тем глубже запечатлел я в сердце своем заветы моих предков. Правда, наш родоначальник Антонио де Сильва, лейтенант Эрнандо Кортеса, вступил в брак с мексиканской принцессой из императорского рода Монтесумы, но все его потомки были чистокровные испанцы.
— Но разве мы не испанцы, отец?
— Увы! Бедное дитя, никто не может сказать, кто мы! Наша несчастная родина, с тех пор как стряхнула с себя испанское иго, бьется, словно раненый человек, в страшных конвульсиях, ее силы истощаются в гибельной междоусобной борьбе, которая грозит уничтожить последние следы нашего национального самосознания, доставшегося нам такой дорогой ценой. Эти постыдные распри сделали нас посмешищем в глазах наших соседей, которые давно уже следят за нами, алчно выжидая удобной минуты, чтобы броситься на нас и обогатиться за счет нашего падения.
— Но отец, я девушка, я ничего не понимаю в политике. И ничего не имею общего с североамериканцами.
— Вот в том-то и дело, дочь моя… Я не хочу, чтобы в один прекрасный день безмерные владения, которые мои предки и я с трудом нажили честным путем, стали бы добычей этих проклятых еретиков. Вот потому-то, чтобы сохранить их, я и решил выдать тебя замуж за графа де Лорайля. Он француз, принадлежит к одной из самых знатных фамилий этой страны. Он красив, отважен, молод, ему всего тридцать лет он принадлежит к благородной нации, которая сумеет повсюду защитить своих сынов. Если ты выйдешь за него замуж, то состояние твое будет в полной безопасности от политических переворотов.