Флот вторжения

Тертлдав Гарри Норман

— Да, во Франции штурмовые отряды немцев иногда тоже таскали такие штучки. Но я без особых раздумий бил и по ним.

Пулеметчик повернулся к нему:

— Так, значит, ты бывал там? Мне кажется, здесь похуже.

— Пожалуй, да, — после короткого размышления ответил Дэниелс. — Не думай, что там было весело, но всегда легче хвататься за длинный конец палки. А все эти пиф-паф среди фабричных развалин — прежде мне казалось, что они ничем не отличаются от окопов. Но сейчас я все больше убеждаюсь, что ошибался.

Где-то почти над самой крышей

послышался рокот самолета.

— Наши, — с радостным изумлением произнес пулеметчик.

Дэниелс разделял его чувства: американских самолетов сейчас было крайне мало. В течение нескольких секунд самолет обрушивал на наступающих ящеров шквал пулеметного огня. В ответ с земли раздался почти столь же оглушительный грохот вражеских пулеметов. Двигатель самолета осекся, его пулеметы смолкли. Самолет рухнул, и от такого удара наверняка повылетали бы стекла, если бы в Авроре они еще сохранились.

— Проклятье, — в один голос вырвалось у пулеметчика с Остолопом.

— Надеюсь, что он упал в самое скопище этих придурков.

— Я тоже, — сказал пулеметчик. — Вообще-то я хотел, чтобы он невредимым убрался отсюда, чтобы завтра прилететь снова и опять вдарить по ним.

Дэниелс кивнул. Иногда ему казалось, что никому из американских летчиков не удается сделать против ящеров больше одного вылета. Если терять с такой скоростью пилотов и самолеты — долго не провоюешь.

Солдат дал очередь по ящерам.

— Капрал, если хочешь слинять отсюда, я тебя прикрою. От тебя с твоим стариной «спрингфилдом» не ахти сколько проку в этом бою, — сказал он.

Если бы не вторая фраза, Дэниелс, может, и принял бы это предложение. Но сейчас он понимал: гордость не позволит ему оставить это место. Можно сколько угодно думать, что ты стар, а твоя винтовка годится лишь для антикварной лавки. Но он не намерен допускать, чтобы этот желторотый мальчишка говорил, будто он, Дэниелс, не способен выдержать бой.

— Я останусь, — коротко бросил Остолоп.

— Ну раз тебе так хочется, — пожав плечами, ответил пулеметчик.

Остолопу подумалось, что лишь его сержантские нашивки не позволили этому юнцу добавить «папаша».

Ящеры устремились вперед, стреляя на ходу. Языки пламени, полыхающие над горевшей балкой, помогали следить за их движениями. Дэниелс выстрелил. Один из наступавших кувырнулся. Остолоп испустил клич времен Гражданской войны, который наверняка понравился бы его деду.

— Кто сказал, что я плох в бою? Пулеметчик недоуменно уставился на него:

— Разве я что-то говорил?

Мальчишка привстал на одно колено, чтобы выстрелить, затем упал на спину почти что с изяществом циркового акробата. На Дэниелса брызнуло что-то горячее и мокрое. В колеблющемся свете пламени он различил у себя на руке серую с красными прожилками массу. Он лихорадочно обтер руку о брюки.

Бросив взгляд в сторону пулеметчика, Дэниелс увидел, что у того верхняя часть черепа снесена, словно топором. Оттуда текла густая лужа крови.

У Дэниелса не было времени позволить своему

желудку вывернуться наизнанку, хотя тот был бы не прочь это сделать. Насколько Дэниелс понимал, он сейчас сражался на самой передовой позиции американских войск. Сержант выстрелил в одного из ящеров — думал, промахнулся, но маленькое чудовище рухнуло вниз. Затем он развернулся на четверть оборота и выстрелил 8 другого.

Остолоп совершенно не представлял, куда попала вторая пуля и попала ли вообще. Он отлично понимал, что, если и дальше стрелять из винтовки с затворам по тем, кто палит из автоматов, ему очень скоро прострелят задницу и все остальные части тела. Дэниелс схватил ручной пулемет. У мертвого пулеметчика остались еще две ленты. На какое-то время хватит.

Когда он нажал на курок, отдача ударила в плечо, словно сердитая лошадь. Пули брызнули, как струя воды из шланга. Долгая вспышка на конце ствола почти ослепила его, прежде чем он прекратил стрелять и снова забрался в укрытие. «Повоюй тут с такой чертовой игрушкой, — подумал он. — Плюешься из нее свинцом и надеешься, что эти чешуйчатые сволочи угодят под твои пули».

«И поле боя — тоже картинка из ада», — пришло Остолопу в голову. Кругом мрак, только сполохи пожара и вспышки от выстрелов, шум стрельбы и крики, эхом отдающиеся от полуразрушенных стен. А в воздухе — запах гари, сливающийся с запахами пота, крови и страха. Если это не ад, то что вообще тогда называется адом?

* * *

Корабль-госпиталь «Милосердный тринадцатый Император Поропсс» должен был бы показаться Уссмаку островком Родины. В какой-то степени так оно и было; нормальная температура, привычный свет, а не та чрезмерная голубизна, что простиралась над Тосев-3. И самое главное — никаких Больших Уродов, постоянно пытающихся тебя убить. Даже пища была лучше, чем та пастообразная дрянь, которую он ел на фронте. Уссмак должен был бы испытывать счастье.

Наверное, так бы оно и было, если бы он чувствовал себя хоть чуточку лучше.

Но когда Большие Уроды снесли башню его танка, он выбросился через водительский люк… прямо на участок с повышенной радиоактивностью. Позже Уссмака обнаружили солдаты в защитных костюмах; их дозиметры бешено стучали на этом месте. И теперь он находился на борту космического госпиталя — его чинили, чтобы вернуть на поле боя и позволить тосевитам изобрести новые способы превратить Уссмака в куски пережаренного рубленого мяса.

Поначалу лучевая болезнь вызывала у него сильную рвоту, не позволяющую получать у довольствие от хорошей госпитальной пищи. Но когда рвота поутихла, его стало тошнить уже от лечения. Уссмаку сделали полное переливание крови и ввели клеточный трансплантат для замены поврежденных кроветворных желез. Лекарства, угнетающе действующие на иммунную систему, и другие препараты, вызывающие подавление злокачественных генов, терзали не меньше, чем полученная доза радиации. Уссмак провалялся на койке немало дней, ощущая себя по-настоящему несчастным.