Флот вторжения
Шрифт:
— Кто-нибудь из ваших людей говорит по-английски? — поинтересовался в ответ Кен Эмбри. — Или parlez-vouz francais? [24]
Фельдфебель покачал головой; при этом его дряблое тело заколыхалось. Однако, как и подозревал Бэгнолл, он был находчивым малым. Унтер-офицер подошел к отряду и что-то прорычал своим людям. Те устремились в магазинчики на бульваре. Менее чем через минуту один из солдат вернулся с каким-то тощим, перепуганным французом, громадные уши которого, казалось, готовы были унести своего хозяина прочь
24
Или говорит по-французски? ( франц.) — Прим. перев.
Оказалось, что этот человек в равной степени владеет как французским, так и немецким языками. С его помощью фельдфебель сообщил:
— В кафе Веплер на площади Клиши у нас находится центр отдыха для солдат. Там же разбираются с английскими летчиками. Прошу следовать за нами.
— Мы пленники? — спросил Бэгнолл.
Француз перевел вопрос немцу. Теперь, когда этот человек увидел, что его взяли не в заложники, а как переводчика, он почувствовал себя куда лучше.
— Нет, вы не пленные, — ответил унтер-офицер. — Вы гости. Но здесь не ваша страна, и вы пойдете с нами. Сказанное не походило на просьбу.
— Может, напомнить ему, что здесь также и не его страна? — спросил по-английски Эмбри.
Бэгнолл, как и остальные члены экипажа, прикинул шансы. Немцы превосходили их численностью и оружием. Никто из англичан не сказал ни слова. Пилот вздохнул и перешел на французский:
— Скажите офицеру, что мы пойдем с ним.
— Gut, gut, — довольным тоном произнес фельдфебель, поглаживая свой живот, словно ребенка.
Он приказал французу также идти с ними, чтобы служить переводчиком. Француз бросил тоскливый взгляд на свой магазинчик дорожных принадлежностей, но иного выбора у него не было.
Идти пришлось далеко. Солдатский центр находился на правом берегу Сены, к северо-востоку от Триумфальной арки. Даже немцы щадили памятники Парижа. Но ящеры понятия не имели о такой щепетильности — из арки был вырван солидный кусок, и впадина напоминала дупло в гниющем зубе. Эйфелева башня пока стояла невредимой, однако Бэгнолл сразу задумался над тем, как долго еще будет она возвышаться над Парижем,
Немецкие военные указатели — белые деревянные стрелки с остроугольными черными буквами — как грибы, торчали на каждом парижском перекрестке. Наверное, экипажу английского бомбардировщика удалось бы найти путь к переделанному немцами кафе и без сопровождающих. Но Бэгнолл чувствовал, что не стоит винить фельдфебеля за этот поход под конвоем. Если они с немцами больше не враги, то еще и не друзья.
В центр солдатского отдыха входили и выходили люди в серой форме. Те, кто узнавал форму английских ВВС, останавливались, чтобы поглазеть. Дальше любопытных взглядов дело не шло, за что Бэгнолл был неимоверно признателен.
У входа фельдфебель отпустил переводчика, не заплатив ему ни гроша. За полтора часа пути сюда этот человек перевел всего около полудюжины фраз, в большинстве своем обыденных. Теперь ему предстоял такой же путь обратно. Но
Неподалеку от входа стоял стол с табличкой, написанной по-немецки и по-английски. Английская надпись гласила:
ДЛЯ БРИТАНСКИХ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ, ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ В РЕПАТРИАЦИИ ИЗ ФРАНЦИИ
За столом сидел офицер в очках со стальной оправой. Единственная золотая звездочка на его вышитых погонах означала, что он имеет чин подполковника.
Немецкий унтер-офицер отдал честь и доложил подполковнику. Тот кивнул, задал ряд вопросов, затем отпустил фельдфебеля, сказав ему несколько слов на прощание. Затем он обратился к англичанам:
— Я — подполковник Максимилиан Хёккер, если от знания моего имени вам станет легче. — Он говорил на правильном английском языке и почти без акцента. — Итак, джентльмены, как вы очутились в Париже?
Будучи пилотом, Кен Эмбри говорил от имени экипажа. Он весьма подробно рассказал об атаке на базу ящеров, хотя Бэгнолл заметил, что он не назвал аэродрома, с которого вылетел их «Ланкастер». Если Хёккер это тоже заметил — а он наверняка заметил, ибо, как любой разведчик, выглядел проницательным, — значит, просто не стал допытываться.
Серые глаза подполковника слегка расширились, когда Эмбри описал вынужденную посадку на французской дороге.
— Вы оказались очень удачливы, лейтенант, и, несомненно, столь же умелы.
— Благодарю вас, сэр, — ответил Эмбри.
Он досказал историю, не назвав имен французов, помогавших им на пути сюда. В общем-то, лишь несколько человек назвали свои имена, но только имена, без фамилий. Тем не менее Эмбри их не сообщил. Хёккер снова не стал допытываться.
— Затем, сэр, нас обнаружил ваш унтер-офицер и доставил сюда. Если судить по надписи на табличке, вы не намерены держать нас в плену, и потому надеюсь, что мы можем вернуться домой.
— Мы можем посадить вас на поезд, отправляющийся вечером в Кале. — Улыбка немецкого офицера не вязалась с выражением его глаз: возможно, все дело было в игре света, отражавшегося от стекол очков. — Если Бог и ящеры позволят, завтра утром вы окажетесь на британской земле.
— Вряд ли все здесь так просто, — вырвалось у Бэгнолла. После трех лет войны с нацистами он не был склонен доверять чему-либо немецкому.
— Достаточно просто.
Хёккер взял из пачки, лежащей перед ним на столе, семь экземпляров каких-то бланков и вручил Эмбри, чтобы тот раздал остальным членам экипажа.
— Вам нужно лишь подписать вот это, и мы отправим вас домой.
Бланк, спешно напечатанный на самой дешевой бумаге, был озаглавлен: «ОБЕЩАНИЕ». Текст шел в два столбца, один на немецком, другой на английском языках. Английская часть представляла собой витиеватый юридический документ, подпорченный остававшимся кое-где немецким порядком слов. Но смущало не это, а обещание не воевать против Германии до тех пор, пока либо Лондон, либо — нет, не Берлин, но страна, столицей которой он когда-то был, — остаются в состоянии войны с ящерами.