Флотские будни
Шрифт:
Наступил рассвет четвертого дня. С мостика прибежал в кубрик сигнальщик.
— Кто на Гранитный Утес?
— Есть, матрос Гордиенко!
— Собирайтесь, подходим...
Но подойти к берегу было невозможно. Рейд Г ракитного — подводные камни, течения. Здесь только маленькой шлюпке с трудом удастся проскользнуть между бурунами. Костя, выбрав удобный момент, прыгнул с невысокого борта буксира. «Двойка» закачалась, черпанула левым бортом воду. Радист смутился— вот, мол, какой неуклюжий. Но сидящий на веслах пожилой моряк в ватнике подбодрил
— Ничего, ничего. Принимай груз!
Хрипловатым протяжным гудком простился «Сто
первый» с Гранитным Утесом. Оставив над рейдом шапку черного дыма, пошел вдоль берега. А к повисшим над водой серым скалам медленно приближалась крохотная шлюпка с двумя моряками. Сидевший па веслах начальник наблюдательного поста мичман Голиков молча жевал кончик пшеничного уса и напряженно следил за бурунами и водоворотами. Зазевайся он на миг — тут же закружит шлюпку, перевернет, ударит о камни. Когда приблизились к берегу, мичман, проскочив между двух валунов, направил нос шлюпки к узенькой песчаной полоске и коротко приказал:
— Прыгай! — А потом уже спокойно добавил: — б
Вытягивай шлюпку подальше, может разбить накатом.
Земля! Нет, на этот раз она не была твердой и прочной, не была той надежной опорой, какой знал ее Костя с самого раннего детства. Сейчас, после трудного плавания в океане, гранитные глыбы уходили из-под ног, поминутно куда-то проваливались. Но матрос знал — последствия качки скоро пройдут. Он старался не отставать от мичмана, который, взвалив на плечи тяжелый мешок, не по летам легко шагал по каменистой тропе, взбираясь на вершину Утеса.
Вид с поста — дух захватывает. Словно покоренный великан, плещется у ног океан. Над самой головой проносятся облака — белые, мягкие, словно вата. А повернешься спиной к океану — чаруют взгляд горные вершины, острые и пологие. У многих причудливые формы, горы напоминают животных, птиц, сказочные дворцы.
К новому радисту подошел мичман. Уселся рядышком — он теперь в кителе с надраенными до блеска пуговицами и тремя рядами орденских планок. Константин разглядел: к светлым, пшеничного цвета, усам сбегают глубокие морщины. Обветренные, потрескавшиеся до крови губы. На щеках видны красноватые прожилки.
— Будем знакомиться, — говорит мичман. — Иван Тарасович Голиков.
Костя рассказывает о себе: образование семь классов, окончил школу механизаторов, работал на целине трактористом и комбайнером. Там в кандидаты партии вступил, там наградили медалью «За трудовую доблесть». А теперь вот на флоте... Костя чуть-чуть
нахмурился при этих словах, взгляд серых глаз его потускнел.
Морская служба у молодого целинника началась плохо. В учебном отряде определили его в радисты. С утра до позднего вечера, на занятиях и тренировках добросовестно просиживал он в классе за телеграфным ключом, старался принять все передачи. Но, несмотря на старания, во время очередной контрольной работы делал больше ошибок, чем все остальные.
Как-то
. — Стыдно, матрос Гордиенко. Всю смену назад тянете!
Это были для Кости тяжелые минуты. Кровь отлила от головы, рук, шеи. Ноги сделались непослушными. Во рту пересохло. Хотел сказать что-то — не смог. Произошло самое страшное, то, чего он боялся больше всего на свете, — его, коммуниста, упрекнули в том, что он плохо выполняет свой долг.
В совхозе ему всегда было ясно, что нужно делать и как. А здесь... Костя всеми силами души ненавидел «морзянку», которая никак ему не давалась. Ненавидел, но заставлял себя снова и снова надевать наушники, и брать в руки карандаш. Гордиенко не пропускал ни одной дополнительной тренировки. Больше того, он упросил своего друга Федора Кислицына, чтобы тот передавал ему тренировочный текст. И все равно ничего не помогало. Бланки принятых Костей «радиограмм» по-прежнему пестрели ошибками, исправленными красным карандашом. Наконец, у Кнс-8 лицына лопнуло терпение и он отказался заниматься с радистом-неудачником.
— Брось переживать, добродушным баском утешал Федя своего товарища. — Медведь на ухо наступил •— разве твоя это вина?
После Кислицына Костя нашел себе нового «тренера». Он по-прежнему изводил себя занятиями сверх вейкой нормы, но результаты оставались плачевными. Пошел, наконец, к командиру роты, попросил послать на самую трудную работу — кочегаром, водолазом, грузчиком. '
Офицер внимательно выслушал матроса, потом сел за ключ и, сказав: «Принимайте!», передал несколько «радиограмм». Под конец расспросил о работе в совхозе. И лишь после этого сказал:
— Вы еще станете хорошим радистом, мое вам слово. Что трудно дается — на всю жизнь закрепляется!
Станете радистом... А сколько будет длиться это проклятое отставание?
После беседы с командиром роты больше не упрекали матроса Гордиенко. Но от этого было еще больнее, еще тревожнее на душе. Пусть бы хоть говорили, что ты ничего не стоишь, а то молчат, отводят при встрече глаза. И не раз, отчитываясь перед собой за прошедший день, матрос откровенно признавался: «Эх ты, Константин Макарович. Просился в партию, клялся быть везде первым, выполнять программу н устав, а теперь никакой от тебя пользы».
Кое-как, по третьему разряду, окончил Гордиенко учебный отряд. И вот он на отдаленном посту.
Старый мичман слушал внимательно, а когда Гор-2 Зак 59
диен ко замолчал, покачал 'Неопределенно головой, затем взглянул на радиста прищуренными глазами.
— Для учебы у «ас «а посту обстановка не совсем подходящая...
— Не беспокойтесь, товарищ мичман,— сказал Костя упрямо. — Теперь-то я как раз и не собираюсь отступать. Здесь, на посту, и стану радистом первого класса!
Мичман недоверчиво улыбнулся.