Folie a deux
Шрифт:
В какой-то момент я почувствовал себя психоаналитиком Ганса. И даже изменил манеру поведения. Знаете, как это обычно бывает, разговор начинается с фразы: «так вы говорите…», а потом внезапно крутой речевой или стилистический поворот… Я отошёл от старика на свое место и поступил именно так:
– И именно в лагере вы познакомились с Еленой?
Я понял, что вопрос был задан в нужное время. Как некая разрядка…
– Нас всегда разделяла лишь рабица на этом поле непаханых возможностей жестокости и смертельной пытки. Каждый из нас был измучен голодом. В таком состоянии, вообще-то, не до любви. Но у нас случилась любовь. Настоящая, как я, полагаю. Такая и бывает в книгах. Она грезила о материнстве. И однажды я увидел, как она впала почти в сумасшествие. Мне действительно показалось, что на руках она кого-то держит. Хотя это и
…Она подошла ко мне. Прислонила ладонь к заграждению. Я прислонил свою ладонь тоже. Но в ту же секунду с вышки послышался оглушительный крик, началась пальба. Пули заплясали по земле прямо у наших ног. Елена закричала и отпрыгнула в сторону. Из рук выпал «ребенок». И она посмотрела на груду материй с нечеловеческой тоской и жалостью. Потом на меня. Потом на вышку. Нам ничего не осталось, как вернуться к работе. Но с тех пор каждый вечер, после смены, мы приходили в условленное место для встречи. Там под ограждением был небольшой подкоп. Вполне приемлемый для того, чтобы перебраться друг к другу. Эта часть лагеря находилась на отшибе, в окружении кустов. И здесь практически никогда не было ни собак, ни надзирателей. В 23:00 каждый из нас обязан был явиться сюда. И это превратилось в настоящий ритуал. Поразительно, но мы почти не разговаривали, приносили друг для друга крохи еды, которые удавалось урвать с обедов, я хорошо знал нашего повара – тоже из заключенных и иногда он давал мне фрукты или же овощи. Признаться, по правде, я был девственником на тот момент. Ну, вы понимаете?
Ганс лукаво посмотрел на меня, намекая на то, что предавался самоудовлетворению, не более, а настоящей женщины до встречи с Еленой у него не было.
– Я понимаю, Ганс, продолжайте.
– Я точно знаю, и это прописная истина, впрочем, свою первую близость каждый человек запоминает на всю жизнь. Она не похожа больше ни на какую другую. На тот момент мы были знакомы с Еленой уже полгода. Больше всего нас раздражали постоянные препятствия и невозможности видеться и уж тем более быть вместе. Короткие три-четыре часа до наступления рассвета. Мы ели и жадно целовались. Это очень страшно, когда тебя отлучают от любимого человека. Вот он, вроде – рядом с тобой, руку протяни – потрогаешь, посмотри – увидишь – он ходит за сеткой и ненароком наблюдает за тобой точно также, как и ты за ним. Но обстоятельства таковы, что вы не можете быть вместе, и тогда тебя начинает разрушать черная жгучая тварь изнутри. Воплем бьется, зверем. Мы до последнего тянули с близостью. Хотели друг друга страшно, но знали, что это риск. Однако в ту ночь всё с самого начало пошло не так. Она и пахла по-особому. Будучи опытнее меня в этом вопросе, Елена очень медленно сняла с меня рубашку, сняла свою сорочку, постелила все это на землю, легла на спину, и я видел её всю, целиком… и то, что я увидел я моментально присвоил, как присваивают воспоминание. Мне предстояло понять, что войти в тело женщины – большое искусство – мало быть чертовски возбужденным. Важно, чтобы она была возбуждена, но расслаблена одновременно и тогда, что-то там внутри впускает тебя, становясь единением. Мы не издали ни единого звука. И лишь грохот сердец набатом бился по земле. Всё произошло очень скоро. Я не уверен, что доставил ей удовольствие. Но своё первое удовольствие, по правде говоря, больше никогда не смог испытать и ни с кем…
Я улыбался. Я понимал, что такие моменты-крохи и были возможностью дожить отмеренный кусок ада на земле. Выиграть войну можно лишь ради любви – к Родине, женщине, ребенку – не так, в сущности, важно. Но выходить на поле боя без надежды в сердце – верная гибель. Мы никто без любви. Всё о ней. Все мы о ней.
– С тех пор наша близость была регулярной, и я становился опытней. Но однажды она не пришла к условленному сроку. Я прождал до четырех часов утра – нет, она не пришла и на следующий день, и через день тоже. Я приходил каждый вечер, словно пес,
«Я приду завтра, жди меня. Я всё объясню»
Весь следующий день я провел в нетерпении. Самая тяжкая работа вдруг стала многократно тяжелее и к концу дня мне даже показалось что я простыл – тело знобило, голова раскалывалась. В 23:00 я увидел её… Другую. Изможденную, с потухшими глазами, с морщинами…
– Что, что случилось с тобой? Они пытали тебя?
Я пытался выяснить хоть что-нибудь. Но она вдруг прислонилась к моему плечу и, мелко вздрагивая, начала тихо скулить. Это походило на истерику. В своих попытках её успокоить, я старался быть как можно деликатнее, мягче, нежнее, ожидая услышать историю вроде той, что произошла с еврейским юношей. Всё оказалось намного прозорливей, радостней и трагичней одновременно.
– Я беременная от тебя, Ганс – наконец Елена собрала силы для голоса и очень тихо произнесла это, словно, вынесла вердикт.
И завороженный сказанным, я ликовал внутри себя, но не знал, нуждается ли она сейчас в моей радости или же это величайшая трагедия? Я уже ничего не понимал, я просто обнял её так крепко, как только мог.
– Что теперь с нами будет? Ты понимаешь, что они избавятся от ребёнка? – шептала она, – они и меня убьют… Ганс…, слышишь меня? Они убьют нас….
– Ну, родная моя, тихо… подожди, почему сразу убьют? Успокойся…
– Я это знаю, потому что так уже было… с одной из барачных, которую изнасиловал немецкий офицер… Мне страшно, Ганс…!
Елена плакала и плакала. А я не могу найти нужных слов. Требовалось большое и могучее действие. И в какой-то момент я сам, словно, обезумел. Отринул её лицо, крепко взяв его в свои ладони.
– Услышь меня, – сказал я грубо. Пожалуйста, услышь меня! Мы убежим отсюда. Тебя не убьют, ребенок родится – мы просто отсюда убежим….
– Убежим? – осторожно и камерно повторила она и в недоумении посмотрела на меня, немного склонив голову…, – Куда мы убежим, Ганс? Как мы убежим? Без паспортов. Без визы. О чем ты говоришь? Нас остановят на первом же перекрестке и неизвестно, что будет…
– Главное добраться до города. Я знаю там одного смышленого парнишку, который промышляет подделкой документов. Если он там, по-прежнему, живет, всё будет хорошо, новые паспорта и новая жизнь, слышишь. Мы доберемся до Лиссабона. А оттуда прямиком в Америку. С визой придется повозиться, но мы что-нибудь придумаем, ты мне веришь? Елена….
Я не знаю, поверила ли она мне в ту минуту, во всяком случае, выбора у неё не оставалось.
Ганс сделал очередной глоток… И продолжил о том, как с Еленой ему удалось бежать из концентрационного лагеря.
– Это случилось накануне перемен… Руководство лагеря вознамерилось усилить довольно рыхлую систему безопасности. Мы решили бежать большой группой. Так проще. Но следовало придумать обходной маневр. План был в том, чтобы по одному перебить как можно больше немецких надзирателей. Это случилось четырнадцатого октября. Эсэсовцев приглашали в мастерские для примерки и там, по одному уничтожали. И прежде чем охрана заподозрила неладное, на тот свет отправилось одиннадцать мучителей. Потом мы все побежали через колючую проволоку под прицельным огнем в спины, по минному полю. Из трёхсот человек участвовавших в побеге, нас в живых осталось восемь.
– А как же Елена?
– Как я уже сказал – территория охранялась плохо. Бежать было бессмысленно, в общем-то. Куда? Зачем? Елене заранее удалось перебраться за территорию лагеря и ждать нас, бегущую группу пленных. Главное было отыскать мои глаза. Я видел её. И схватил её руку первым. Вокруг взрывалась земля, люди падали замертво, а мы бежали, сжимая ладони сильнее, и сильнее, и сильнее. И когда уже не следовало больше бежать, потому что никто за нами не гнался – очутились в чаще какого-то леса, но бег все равно продолжался. А потом мы одновременно упали на землю. Перед нами был уснувший муравейник. Я помню, как осторожно накрыл его своей ладонью. И сонные букашки оживали от вторжения…