Фома Гордеев
Шрифт:
– Я не сказал - ко -окетка...
– Нельзя, Мартын Никитич, говорить так о женщине, которая...- заговорил Ухтищев убедительным голосом, но Фома перебил его:
– Позвольте! Я желаю спросить господина, что такое, - какое он слово сказал?
И, проговорив это твердо и спокойно, Фома сунул руки глубоко в карманы брюк, а грудь выпятил вперед, отчего вся его фигура сразу приняла явно вызывающий вид... Усатый господин вновь оглянул его и насмешливо улыбнулся...
– Господа!
– тихо воскликнул Ухтищев.
– Я сказал -ко -ко -тка...-произнес усатый человек, так двигая губами, точно он смаковал
– А если вы не понимаете этого -могу пояснить...
– Да уж, - глубоко вздыхая, сказал Фома, не сводя с него глаз, - вы объясните...
Ухтищев всплеснул руками и сунулся куда-то в сторону от них...
– Кокотка, если вам угодно знать, - продажная женщина...-вполголоса сказал усатый, приближая к Фоме свое большое, толстое лицо.
Фома тихо зарычал и, прежде чем тот успел отшатнуться от него, правой рукой вцепился в курчавые с проседью волосы усатого человека. Судорожным движением руки он начал раскачивать его голову и всё большое, грузное тело, а левую руку поднял вверх и глухим голосом приговаривал в такт трепки:
– За глаза -не ругайся -а ругайся -в глаза прямо -в глаза- прямо в глаза...
Он испытывал жгучее наслаждение, видя, как смешно размахивают в воздухе толстые руки и как ноги человека, которого он трепал, подкашиваются под ним, шаркают по полу. Золотые часы выскочили из кармана и катались по круглому животу, болтаясь на цепочке. Опьяненный своей силой и унижением этого солидного человека, полный кипучего злорадства, вздрагивая от счастья мстить, Фома возил его по полу и глухо, злобно рычал в дикой радости. Он в эти минуты переживал чувство освобождения от скучной тяжести, давно уже стеснявшей грудь его тоскою и недомоганьем. Его схватили сзади за талию и плечи, схватили за руку и гнут ее, ломают, кто-то давит ему пальцы на ноге, но он ничего не видал, следя налитыми кровью глазами за темной и тяжелой массой, стонавшей, извиваясь под его рукой... Наконец его оторвали, навалились на него, и, как сквозь красноватый дым, он увидел пред собой, на полу, у ног своих, избитого им человека. Растрепанный, взъерошенный, он двигал по полу ногами, пытаясь встать; двое черных людей держали его под мышки, руки его висели в воздухе, как надломленные крылья, и он, клокочущим от рыданий голосом, кричал Фоме:
– Меня бить... нельзя! Нельзя! Я имею орден... подлец! О, подлец! У меня дети... меня все знают! Мер -рзавец... Дикарь... о -о-о! Дуэль!
А Ухтищев звонко говорил прямо в ухо Фоме:
– Пойдемте! Голубчик, бога ради...
– Погоди, я дам ему в рожу пинка...- попросил Фома. Но его потащили куда-то. В ушах его звенело, сердце билось быстро, но он чувствовал себя легко и хорошо. И на подъезде клуба, глубоко и свободно вздохнув, он сказал Ухтищеву, добродушно улыбаясь:
– Здорово я ему задал, а?
– Слушайте!
– возмущенно воскликнул веселый секретарь.
– Это, извините, дико! Это, чёрт возьми... я первый раз вижу!
– Милый человек!
– ласково сказал Фома.
– Аль он не стоит трепки? Не подлец он? Как можно за глаза сказать такое? Нет, ты к ней поди и ей скажи... самой ей, прямо!..
– Позвольте, - дьявол вас возьми! Да ведь не за нее же только вы его отдули?
– То есть как не за нее? А за кого?
– удивился Фома.
– За кого? Я не знаю... очевидно, у вас были счеты! Фу, господи!
– Он, этот самый, кто такой?
– спросил Фома и вдруг засмеялся.
– Как он кричал, - дурак!
Ухтищев пристально взглянул в лицо и спросил его:
– Скажите - вы в самом деле не знаете, кого били? И действительно за Софью Павловну только?
– Вот - ей-богу!
– побожился Фома.
– Чёрт знает что такое!..
– Он остановился, с недоумением пожал плечами и, махнув рукой, вновь зашагал по тротуару, искоса поглядывая на Фому.
– Вы за это поплатитесь, Фома Игнатьич...
– К мировому он меня?
– Дай боже, чтобы так... Он вице-губернатора зять
– Н -ну -у?!
– протянул Фома, и лицо у него вытянулось.
– Н -да-с. Говоря по совести, он и мерзавец и мошенник... Исходя из этого факта, следует признать, что трепки он стоит... Но принимая во внимание, что дама, на защиту коей вы выступили, тоже...
– Барин!
– твердо сказал Фома, кладя руку на плечо Ухтищева.
– Ты мне всегда очень нравился... и вот идешь со мной теперь... Я это понимаю и могу ценить... Но только про нее не говори мне худо. Какая бы она по-вашему ни была, - по-моему... мне она дорога... для меня она -лучшая! Так я прямо говорю... уж если со мной ты пошел -и ее не тронь... Считаю я ее хорошей стало быть, хороша она...
Ухтищев услыхал в голосе Фомы большое волнение, взглянул на него и задумчиво сказал:
– Любопытный вы человек, надо сознаться...
– Я человек простой... дикий! Побил вот, и - мне весело... А там будь что будет,..
– Боюсь - нехорошо будет... Знаете, - откровенность за откровенность, - и вы мне нравитесь... хотя - гм!
– опасно с вами... Найдет этакий... рыцарский стих, и получишь от вас выволочку...
– Ну уж! Чай, я еще первый раз это... не каждый день бить людей буду...сконфуженно сказал Фома. Его спутник засмеялся.
– Экое вы -чудовище! Вот что -драться дико... скверно, извините меня... Но, скажу вам, - в данном случае вы выбрали удачно... Вы побили развратника, циника, паразита... и человека, который, ограбив своих племянников, остался безнаказанным.
– Вот и слава богу!
– с удовольствием выговорил Фома.
– Вот я его и наказал немножко...
– Немножко? Ну, хорошо, положим, что это немножко... Только вот что, дитя мое... позвольте мне дать вам совет... я человек судейский... Он, этот Князев, подлец, да! Но и подлеца нельзя бить, ибо и он есть существо социальное, находящееся под отеческой охраной закона. Нельзя его трогать до поры, пока он не преступит границы уложения о наказаниях... Но и тогда не вы, а мы, судьи, будем ему воздавать... Вы же - уж, пожалуйста, потерпите...
– А скоро он вам попадется в руки-то?
– наивно спросил Фома.
– Н -неизвестно... Так как он малый неглупый, то, вероятно, никогда не попадется... И будет по вся дни живота его сосуществовать со мною и вами на одной и той же ступени равенства пред законом... О боже, что я говорю! комически вздохнул Ухтищев.
– Секреты выдаешь?
– усмехнулся Фома.
– Не то, чтобы секреты, а... не надлежит мне быть легкомысленным... Ч-чёрт! А ведь... меня эта история оживила... Право же, Немезида даже и тогда верна себе, когда она просто лягается, как лошадь...