Фома Гордеев
Шрифт:
– И тут не угодила!
– усмехнувшись, молвила Саша.
– Нар -род!
– говорил Фома, болезненно сморщив лицо.
– Живут тоже... а как? Лезут куда-то... Таракан ползет - и то знает, куда и зачем ему надо, а ты что? Ты - куда?..
– Погоди!
– спокойно остановила его Саша.
– Тебе до меня какое дело? Ты. от меня берешь, чего хочешь, а в душу мне не лезь!
– В ду -ушу!
– презрительно протянул Фома.
– В какую душу?
Она стала ходить по комнате, собирая разбросанную одежду. Фома наблюдал за ней и был недоволен тем, что она не рассердилась на него за слова о душе. Лицо у нее было равнодушно,
– Душа!
– воскликнул он, добиваясь своего.
– Разве человеку с душой можно жить так, как ты живешь? В душе - огонь горит... стыд в ней...
Она в это время, сидя на лавке, надевала чулки, но при его словах подняла голову и уставилась в лицо ему строгими глазами.
– Что смотришь?
– спросил Фома.
– Ты это зачем говоришь?
– ответила она ему, не спуская с него глаз.
В ее вопросе было что-то угрожающее. Фома почувствовал робость пред ней и уже без задора в голосе сказал:
– Как же не говорить?
– Э -эх ты!
– вздохнула Саша и снова принялась одеваться.
– А что я?
– Да так... Ровно ты от двух отцов родился... Знаешь ты, что я заметила за людьми?
– Ну?
– Который человек сам за себя отвечать не может, значит-боится он себя, значит -грош ему цена!
– Это ты про меня?
– спросил Фома, помолчав. Она накинула на плечи широкий розовый капот и, стоя среди комнаты, сказала низким, глухим голосом человеку, лежавшему у ног ее:
– О душе моей ты не смеешь говорить... Нет тебе до нее дела! Я -могу говорить! Я бы, захотевши, сказала всем вам -эх как! Есть у меня слова про вас... как молотки! Так бы по башкам застукала я... с ума бы вы посходили... Но -словами вас не вылечишь... Вас на огне жечь надо, вот как сковороды в чистый понедельник выжигают...
Вскинув руки к голове, она порывисто распустила волосы, и когда они тяжелыми черными прядями рассыпались по плечам ее, -женщина гордо тряхнула головой и с презрением сказала:
– Не смотри, что я гулящая! И в грязи человек бывает чище того, кто в шелках гуляет... Знал бы ты, что я про вас, кобелей, думаю, какую злобу я имею против вас! От злобы и молчу... потому -боюсь, что, если скажу ее, - пусто в душе будет... жить нечем будет!..
Теперь она снова нравилась ему. В словах ее было что-то родственное его настроению. Он, усмехнувшись, с удовольствием в голосе и на лице сказал ей:
– И я тоже чувствую - растет у меня в душе что-то... Эх, заговорю и я своими словами, придет время.
– Против кого это?
– небрежно спросила Саша.
– Против всех!
– воскликнул Фома, вскакивая на ноги.
– Против фальши!.. Я спрошу...
– Спроси-ка: самовар готов?
– равнодушно приказала ему Саша.
Фома взглянул на нее и с сердцем крикнул:
– Пошла к чёрту! Спрашивай сама...
– Чего ты лаешь? И она ушла из избы...
...Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурыми волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра. В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук, вырывавшийся из десятков людских грудей:
– Идет -идет-идет!
– У горного берега стояли на якорях две порожние баржи, высокие мачты их, поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая
– Идет - идет - идет!
К лесам тоже прилепились синие и красные комья; ветер, раздувая рубахи и порты, придавал людям странные формы, делая их то горбатыми, то круглыми и надутыми, как пузыри. Люди на лесах и палубах что-то вязали, рубили, пилили, вбивали гвозди, везде мелькали большие руки с засученными по локти рукавами рубах. Ветер разносил над рекой бодрый шум: пила грызла дерево, захлебываясь от злой радости; сухо кряхтели бревна, раненные топорами; болезненно трещали доски, раскалываясь под ударами, ехидно взвизгивал рубанок. Железный лязг цепей и стонущий скрип блоков сливались с шумом волн, ветер гулко выл и гнал по небу тучи.
– Pe-ебя-а-тутки, бе -ерем, давай!
– Разуда -алый ещо -о разок!..
– просительно выводил кто-то высоким голосом...
Фома, красивый и стройный, в коротком драповом пиджаке и в высоких сапогах, стоял, прислонясь спиной к мачте, и, дрожащей рукой пощипывая бородку, любовался работой. Шум вокруг него вызывал и в нем желание кричать, возиться вместе с мужиками, рубить дерево, таскать тяжести, командовать -заставить всех обратить на себя внимание и показать всем свою силу, ловкость, живую душу в себе. Но он сдерживался и стоял молча, неподвижно: ему было стыдно. Он хозяин тут над всеми, и если примется работать сам -никто не поверит, что он работает просто из охоты, а не для того, чтоб подогнать их, показать им пример.
Русый и кудрявый парень с расстегнутым воротом рубахи то и дело пробегал мимо него то с доской на плече, то с топором в руке; он подпрыгивал, как разыгравшийся козел, рассыпал вокруг себя веселый, звонкий смех, шутки, крепкую ругань и работал без устали, помогая то одному, то другому, быстро и ловко бегая по палубе, заваленной щепами и деревом. Фома упорно следил за ним и чувствовал зависть к этому парню.
"Счастливый, должно быть..."-думал Фома. Эта мысль вызывала в нем острое желание оборвать парня, сконфузить его. Все вокруг охвачены пылом спешной работы, дружно и споро укрепляли леса, устраивали блоки, готовясь поднять со дна реки затонувшую баржу; все были бодра веселы и -жили. Он же стоял в стороне от них, не зная, что делать, ничего не умея, чувствуя себя ненужным в этом большом труде. Обидно было ему чувствовать себя лишним среди людей, и чем больше он присматривался к ним, тем более крепла эта обида. Его колола мысль, что ведь вот -для него всё это делается, а однако он тут ни при чем...
"Где же мое место?
– угрюмо думалось ему.
– Где мое дело?.."
Подрядчик, маленький мужичок с острой седенькой бородкой и узенькими глазками на сером сморщенном лице, подошел к нему и сказал негромко, с какой-то особенной ясностью в словах:
– Всё изготовили, Фома Игнатьич, всё теперь как сдедоваит... Благословясь - начать бы!..
– Начинай...- кротко сказал Фома, отвертываясь в сторону от проницательного взгляда узких глаз мужика.
– Вот и слава тебе, господи!
– сказал подрядчик, неторопливо застегивая поддевку и приосаниваясь. Потом он, медленно поворачивая голову, оглядел леса на баржах и звонко крикнул'