Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
– Вперед, ну!
Пес поджал хвост, нерешительно помялся на месте – и все-таки прыгнул на первую кочку.
– Иди, иди! – приказывал охотник, подталкивая его сзади суком. – Ну?!.
Пес прыгнул на вторую кочку, потом на третью и остановился, беспомощно озираясь на хозяина. Видно было, как кочка под ним медленно погружается в воду.
Но охотник был неумолим. Он принялся швырять в пса сучьями.
Тогда Рогдай, протяжно и жалобно, как над покойником, завыл.
– Что за черт! – ругнулся охотник. – Быть этого не может! В собаке и двух пудов
И вдруг, остервенев, гаркнул:
– Вперед, Рогдай!
Грозный окрик хозяина подействовал. Рогдай прыгнул.
Четвертая кочка разом пошла под ним в воду. Рогдай успел только повернуться мордой к хозяину.
– Сюда, сюда! – крикнул охотник, поняв, что верный пес в беде.
Но где там! Ноги уже завязли в топкой тине. Напрасно сильное животное билось, стараясь вытянуть их и добраться до ближней кочки. Рогдай погружался.
Охотник бросил к самой морде собаки большой сук, в расчете, что она сумеет на него опереться.
Рогдай схватил сук зубами и глядел на хозяина. В глазах у него была такая мольба, что охотник не выдержал – и прыгнул к нему.
Но расхлябанная уже кочка сразу пошла под воду. Пришлось вернуться.
Охотник стоял опять на твердой земле и с отчаянием смотрел в глаза погибающему другу.
Рогдай молчал. Он только пристально уставился влажными, все понимающими глазами в лицо хозяину.
Охотник схватил ружье и, стараясь не встретиться взглядом с глазами Рогдая, раз за разом выпустил три пули в то место, где должно было находиться под водой тело собаки.
Когда через минуту он решился взглянуть на болото, – глаз Рогдая над ним уже не было.
Только медленно поднималась из ржавой воды окровавленная кочка.
Глава V Там, куда не заглядывают люди
В тайное убежище Одинца еще никогда не заглядывали ни люди, ни собаки. Он знал это и был спокоен.
Одинец стоял над глубоко вросшим в землю камнем и равнодушно слушал, как заливается напавшая на его след собака.
Круглый приземистый камень под ним напоминал широкий пень и весь, как пень, оброс ржаво-желтыми лишаями. За камнем, под густыми ветвями столетней ели, трава и мох были примяты, обнажили черные проплешины земли. Тут, в небольшом углублении, и была лежка старого лося.
Одинец был дома.
Солнце стояло над вершиной ели, возвещая полдень – час дневной дремы зверей. Но лось не ложился: он ждал друга.
Как удивились бы окрестные крестьяне, узнав, что у Одинца есть друг!
Угрюмый и необщительный характер зверя был хорошо известен всем. Ни одного из своих родичей Одинец не подпускал близко даже к местам своей кормежки.
Но вот он стоит и в нетерпении бьет землю копытом, как лошадь, – всякий, взглянув на него, поймет, что он соскучился по кому-то. Он то и дело поднимает горбоносую, длинную, как у лошади, морду и, храпя, поглядывает вверх, точно друг его должен спуститься к нему с неба.
Собачий лай давно уже раздается близко, но все на одном месте, – не приближаясь больше и не отдаляясь.
Вдруг
Быстрая судорога пробежала по телу зверя.
Он перестал бить копытом землю. Его уши повернулись в сторону звука. Но тело осталось неподвижным.
Через минуту легкое дрожание воздуха и чуть уловимый свист сказали ему, что друг близко. И почти сейчас же два-три гулких хлопка крыльями – и на толстый сук ели брякнулся большой черный глухарь.
Он вытянул шею и взглянул одним глазом на лося внизу, словно желая убедиться, что друг его цел и невредим. Потом сделал по суку четыре шага от ствола, четыре назад к стволу – и замер, плотно подобрав тупые крылья.
Внизу под ним с фырканьем и сопеньем примащивался на жесткой лежке Одинец.
Теперь оба могли спокойно вздремнуть, пока голод их не разбудит и не погонит на жировку.
Собака совсем перестала тявкать.
…Одинец уже дремал, когда снова раз за разом отчетливо простукали три винтовочных выстрела.
Лось открыл глаза, прислушался. Глухарь у него над головой не подавал признаков жизни.
Больше ничто не тревожило друзей. Прошло еще немного времени, и лося снова охватила дремота.
Одинец опустил веки. По всему его телу под кожей прошла длинная, медленная судорога. Зверь спал.
Через минуту он шумно вздохнул – и вдруг порывисто задергал, забрыкал ногами, – совсем как теленок, выскочивший на веселый луг.
Чутко спал на своем суку глухарь.
Эти два бородатых старика – зверь и птица – как нельзя лучше подходили друг к другу, – оба осколки древних-древних родов животных, существовавших еще в то отдаленное время, когда по нашей земле бродили мамонты.
Старому лосю снился сон.
Кто знает, какие сны снятся зверям? Быть может, они видят во сне веселые дни своего детства?
…Лосиха-мать вывела своих телят на лесную поляну. Тут было где размять молодые ноги.
Оба лосенка поскакали по ровной весенней траве, дали круг, встретились, разминулись и пошли кружить по зеленой поляне, каждый со своими выкрутасами.
Когда это им надоело, они принялись играть в перевертыши.
Игра состояла в том, чтобы ловко подскочить к противнику сбоку, сунуть ему под пузо морду и, мотнув головой снизу вверх, неожиданно опрокинуть на землю.
Доставалось, конечно, больше младшему. Он был почти на сутки моложе брата, а это большая разница в том возрасте, когда вам всего неделя от роду.
Старший то и дело кувыркал его на землю, и малыш, барахтаясь в траве, смешно дрыгал в воздухе тонкими, как сучочки, ногами. Не успевал он встать, как опять уже кубарем летел в траву.
Лосята готовы были часами без передышки играть в перевертыши. Лосиха-мать спокойно глядит на их забавы.
Она нежно любила своих сыновей. Она совсем не замечала, какие оба они смешные – тупоморденькие телята-губошлепы с большими головами, точно по ошибке приставленными к куцым тельцам на высочайших тонких ногах. Тельца их были покрыты мягким рыжеватым пухом.