Форма. Стиль. Выражение
Шрифт:
7) Имея в виду драматичность сюжетов, выбираемых Эсхилом, а также общую «дионисийскую» основу его изображений, мы можем точнее определить происхождение антидраматизма у Эсхила: у него нет драмы не потому, что объекты его художнического внимания не драматичны, но потому, что этот первоначальный несомненный драматизм был слишком драматичен для того, чтобы остаться самим собою до конца. Он превысил силы драматического восприятия поэта и зрителя и — «дионисийское» волнение стало стихать в объятиях «аполлинийских» грез.
8) В этом, по–видимому, заключается тайна психологии эсхиловского творчества со всем его сложным аппаратом сентенций, фигур симметрии и прочих антидраматических приемов. Правда, история трагедии пошла по своим законам, и Эсхил, как он ни был велик, разумеется, подчинялся тем малодраматическим формам трагедии, которые выработались к его времени. Но эти формы, как и всякие вообще формы на свете, имеют
9) Разумеется, предположение о том, что все не драма–тически–аполлинийское есть только защитное приспособление эсхиловского духа, боящегося своих собственных прозрений, не может опираться на материал, безусловный по своей фактичности. У нас, собственно, нет сведений ни о литературном фоне трагедии Эсхила, ни о жизни самого Эсхила, почему это предположение, конечно, только предположение, навеянное мыслями Ницше об античной духовной жизни вообще. Но оно очень вероятно, так как хорошо бы примирило презрительное отношение Эсхила к обыденно человеческому с устремлением этого обыденно человеческого в истинный и самодовлеющий мир высших начал.
10) Наконец, нельзя не заметить, того, что даже в области психологии мы имеем in nuce [239] все эсхиловское мироощущение. Во всяком случае отдельные элементы его нам ясны: 1) «дионисийское» волнение и борьба с ним «аполлинийского» начала, 2) связанность человека с мирами иными и вытекающее отсюда благоговейное вслушивание Эсхила в нездешний гул Судьбы и, наконец, 3) особенно близкая связь между познанием жизни и человеческим страданием.
Нам остается еще попробовать всмотреться в те объекты мироощущения Эсхила, знаком которых было у него чуть ли не каждое переживание героя. Раз психология и субъект переживания не довлеют сами себе, то каково же тогда их общее значение? Вопросом об этих объектах мироощущения Эсхила, на которые неизбежно наталкивается психологическое исследование, мы теперь и займемся.
239
Букв, «в орехе», здесь: «в миниатюре» (лат.).
18. ЛОГИЧЕСКАЯ ПРОТИВОРЕЧИВОСТb ТЕРМИНОВ ЭСХИЛОВСКОГО МИРООЩУЩЕНИЯ И МУЗЫКАЛbНАЯ ЕГО СТРОЙНОСТb
Пересматривая нашим умственным взором все, что есть у Эсхила на тему о высших существах, мы невольно останавливаемся перед самыми явными противоречиями. И тем не менее общее наше настроение все–таки глубоко религиозно и глубоко морально. Как примирить эти два феномена и как формулировать общий смысл эсхиловского мироощущения?
Остановимся сначала на противоречиях. Это покажет нам, что в конечной формулировке существенное значение должно принадлежать также и бессознательным факторам эсхиловского мироощущения; без этих последних действительно идеи Эсхила распадаются в самых элементарных противоречиях.
Основное значение в мирочувствии Эсхила принадлежит идее Правды, или Справедливости, — . Зная о том, что эта Правда бывает у Эсхила причиной безысходного несчастья, мы вправе задать вопрос: есть ли она нечто моральное или же она — аморальна?
Вот что поет хор о падении Трои [240] .
367–384: Удар Зевеса на себе узнали» Его рука видна на них; Что им послал он, тем и стали. Нам говорили, что таких Богам казнить не подобает. Святыню кто заветную во прах Ногой преступной попирает — Одно нечестье в тех словах. Судьба детей их — вот урок примерный За то, что в дерзостных делах Дышали страстью непомерной, Кичась богатствами в домах, О лучшем благе забывая. Нет, пусть довольство тот найдет. Страданий тягостных не зная» Кто мудрость в сердце обретет. В богатстве нет тому спасенья. Кто Правды попирал пятой Алтарь великий в дерзновенье; Ему конец придет лихой.240
Стихи из «Агамемнона».
Из
Но иногда неуловимо проскальзывает какая–то черта безразличия в этой Правде, какая–то от века данная железная необходимость; только и остается, что подчиняться ей. Весьма показательна в этом отношении неоднократно находимая у Эсхила метафора с подводными скалами [241] .
553–565: Кто ж нагл, кто дерзок в преступленье, Средь моря жизни тот скорей Потерпит кораблекрушенье, Заслышав страшный треск снастей. Средь вихря бури и крушенья Зовет… не слушает никто. И над отважным в преступленье Хохочет демон [242] , если то Заметит, видя, как безбожный В когтях беды, хоть и не ждал Не ладить с морем. Невозможно Спастись от правосудья скал: И гибнет жертвой фурий мщенья; О нем не будет сожаленья [243] .241
Стихи из «Евменид».
242
fie .
243
Перевод многое выражает бледнее.
Так как, по Эсхилу,
467 сл.: …Не к добру и чрез меру слава, —но эта чрезмерная слава и счастье вызывают гнев богов,
467–470: От Зевесовых очей небесный гром падет. И счастья челн вдруг в море налетает На камень, скрытый под водой.Сюда же надо отнести и следующие метафоры.
639–656: Острый меч справедливо вонзается в грудь; И такого удара нельзя оттолкнуть, Если кто, уклоняясь от правды, блуждает, Благочестия к Зевсу в душе не питает. Корень правды опору находит всегда, И судьба в свое время мечи изощряет: Возвращается в дом дочь убийства, беда, И кровавой Эринния жертвы желает. 1534: А правды оружье для казни злой рок На новое дело опять навостряет, О новый точит оселок.Все это заставляет уже иначе оценивать моральное бытие Правды. Этому способствуют и такие малопонятные (если признать абсолютную моральность Правды) выражения, как
461: Пусть Арея встречает Арей, Правда — Правду, —ИЛИ
1025–1029: А если б рок, указанный богами, Другому року не мешал Идти свободными путями, Язык бы наш не поспевал Все изливать, что сердце ныне чует.Предполагается, следовательно, возможность двух правд.
Неясен также моральный облик Эринний, Аты, Аласто–ра. В их поступках очень трудно провести границу между возмездием Оресту и самостоятельным причинением зла ему. Скромная и нежная Елена, которая привела Трою к погибели, сравнивается со львенком, которого воспитывали и ласкали люди, пока он рос, и который перерезал однажды скот, «не дожидаясь приглашения к обеду» (717–736). При этом читаем,
735–736: Рока каким–то жрецом Божье наслание это В доме вскормили своем.