Формалин

Нестеренко Юрий Леонидович

Моррингтон не двинулся дальше от двери, и я тоже не стала подходить к кубу — оставлять его у себя за спиной чертовски не хотелось, ощущение, что стоит мне это сделать — и он закроет меня здесь и уже никогда не выпустит, было хотя и иррациональным, но почти нестерпимым.

Так что я лишь спросила:

— Это Эмили?

— Да.

— И что она здесь делает?

— Плавает в формалине, — усмехнулся он.

— Я имею в виду — зачем ты хранишь такую улику?

— В научных целях, — снова усмехнулся он. — Ну и, кроме того… как дополнительную гарантию. Если вдруг возникнут какие-то проблемы с твоей стороны — которых, я надеюсь, не будет, но если вдруг — например, ты решишь, что никто не сможет взять у тебя анализ крови без постановления суда, для которого нет оснований… это тело могут найти. Разумеется, его найдут не здесь. Но генетический анализ любой его ткани — любой! — покажет, что это и есть настоящая Эмили Харбингер. А значит, та, другая — самозванка. И знаешь что? Даже твое чистосердечное признание

будет для суда звучать, как фантастический рассказ. То есть себе ты повредить сможешь, а мне — нет. Ни один обыск в этой клинике не сможет доказать, что я применяю технологию, которой официально не существует. То есть специалисты, конечно, будут теряться в догадках, как именно возник столь поразительный случай химеризма, и, вероятно, придут к выводу, что это было сделано искусственно, но предъявить мне обвинение не смогут. Презумпция невиновности, знаешь ли. Невозможно обвинить в отравлении в мире, где неизвестно само понятие «яд». Что касается причины смерти Эмили, то экспертиза покажет, что она умерла от передозировки наркотиков, которые, очевидно, начала принимать после аварии, чтобы заглушить физическую и душевную боль — причем произошло это за много миль отсюда и без какой-либо связи со мной. («Было ли это правдой, насчет наркоты? — подумала я. — Доселе он упоминал только курение и алкоголь, но, возможно, еще и это? Впрочем, неважно — на меня это никак не повлияет, у меня не ее тело, а только ее гены…») Так что, — продолжал он, — я очень надеюсь, что ты и дальше останешься умной девушкой и честно выполнишь свою часть сделки. Ну а я, в свою очередь, готов дать дополнительную гарантию тебе. Хотя, как я уже говорил, я уверен, что моя работа сделана безупречно и никаких осложнений медицинского характера у тебя не будет — но если вдруг у тебя возникнут хоть какие-то беспокоящие тебя симптомы — когда бы это ни случилось, хоть через десять лет, обращайся ко мне. Я даже не возьму с тебя дополнительную плату. Ты, конечно, спросишь, с чего это я такой добренький? (Именно это я и собиралась спросить.) Видишь ли, деньги — это все же не единственное, что меня волнует. Не буду говорить «не главное», но — не единственное. Научный результат тоже важен. Пусть даже я и не могу предъявить его медицинскому сообществу, мне самому важно знать, что разработанная мной методика работает именно так, как я предсказывал. А если вдруг нет — то в чем я ошибся и как это исправить. Надеюсь, такой необходимости не возникнет, но — я ведь сразу предупредил тебя, что это экспериментальная методика, а абсолютных гарантий в медицине не бывает.

Меня не слишком обеспокоили его слова. Просто он сам хотел получить еще одну дополнительную гарантию, вот и все. Мол, если я все же попытаюсь мухлевать с оплатой, мне в дальнейшем еще может понадобиться помощь, которой, кроме него, не сможет оказать больше никто.

Мы вышли из морга в гараж, как он и обещал, и я увидела ту самую машину, которую я бы «не захотела доверить никому другому». Это оказался шикарный ярко-красный кабриолет «феррари калифорния». Я не такая фанатка тачек, как некоторые парни — я привыкла оценивать их (как, пожалуй, и вообще все на свете) с точки зрения практической полезности, а не крутизны. В трущобах Тихуаны лучше ездить на чем-нибудь маленьком и обшарпанном (но надежном), чем на том, что привлекает всеобщее внимание и вызывает завистливую ненависть к владельцу, который смеет не просто быть богатым, но еще и демонстративно кичиться этим. Такую машину там бы немедленно угнали (возможно, что и вместе с хозяином, чтобы потребовать выкуп), а если бы это не получилось — пропороли бы шины, изрезали бы корпус, разбили бы стекла и нассали в салон. Но это в трущобах Тихуаны, которые больше не были моим миром. И желание сесть за руль такого красавца, зная, что теперь он мой и только мой… да, признаюсь, даже для меня это перевешивало неудобства пятисоткилометровой дороги.

Ну, по крайне мере, поначалу. После того, как я без всяких проблем пересекла границу («Добро пожаловать домой, мисс Харбингер!») — я мчалась в машине с открытым верхом по отличному американскому шоссе вдоль океана, подставив лицо солнцу и теплому ветру — прямо-таки живое воплощение рекламного плаката «Жизнь удалась» (разве что ветер не развевал мои волосы — нечего было развевать, парик я пока что сняла). Хорошо, что на шоссе были и другие машины, иначе трудно было бы сдерживать инстинктивное желание втопить педаль в пол («Не гоняй по 200 миль в час, нам ведь не нужна еще одна авария», — напутствовал меня Моррингтон при расставании, и я огрызнулась: «Сама знаю!», но тут поняла, что предупреждение было не лишним). Однако постепенно восторг сменялся утомлением, и я уже не могла дождаться, когда кончится эта чертова дорога.

К своему дому, который я доселе видела только на фотографиях и картах гугла, я подъехала уже в темноте. Оставив машину в гараже, я обошла дом со стороны фасада, оказавшись на широкой полукруглой площадке с бассейном посередине. С двух сторон, южной и северной, дом обступали те самые поросшие невысокими соснами скалы, с третьей, западной, длинная лестница спускалась к океану, откуда доносился шум прибоя. Днем все это должно было смотреться замечательно, но сейчас темная, без единого огонька громада дома на фоне чернеющих зарослей и беззвездного неба (днем было солнечно,

но к вечеру натянуло облачность) показалась мне угрюмой и даже отчасти зловещей. Словно я все еще была в Тихуане и передо мной был заброшенный дом в незнакомом районе, где мог скрываться кто угодно. «Ты просто устала с дороги, и вообще, пора избавляться от прежних инстинктов!» — сказала я себе, нашарила в кармане ключи и, поднявшись на крыльцо, открыла входную дверь.

Внутри царил абсолютный мрак — все жалюзи на окнах были опущены. Я пошарила рукой слева, потом справа от двери, пытаясь найти выключатель — но все тщетно. «Да где же включается этот хренов свет? [9] » — пробормотала я по-английски, и в следующую секунду с мягким щелчком он зажегся. Умная автоматика просто ожидала команды «light, turn on».

Но это я сообразила уже позже. Ибо в тот миг мне было не до размышлений о возможностях голосового интерфейса «умного дома». Вместо пустого холла я увидела толпу, которая, очевидно, молча дожидалась меня в темноте. В полном соответствии с только что мелькавшими у меня мыслями о банде, поджидающей в развалинах самоуверенного лоха, имевшего глупость сунуться в чужой район.

9

Where does this fucking light turn on?

Ну ладно, не то чтобы толпу, но дюжина человек там была. А я была одна, и у меня не было никакого оружия.

Даже заколки.

— Сюр-при-и-из!

Они протянули это хором, а потом расхохотались. Должно быть, им показалось очень смешным выражение моего лица. Их счастье, что у меня не было при себе пушки. Я бы начала стрелять еще до того, как они дошли до «приз». В конце концов, они ведь вломились в мой дом, так? А при таком численном перевесе противника спасти может только быстрота и решительность. Как в том переулке, где я впервые встретилась с Хуаном.

Впрочем, я уже сообразила, что на бандитов эта весело ржущая компания с дурацкими бумажными колпаками на головах не похожа. Уж точно не головорезы, посланные Альваресом, но и едва ли местные грабители, решившие обчистить богатый дом в отсутствие хозяйки. Слишком расслаблены и слишком неподходяще одеты — особенно девки, которых в компании было даже больше, чем парней. На дело не ходят с таким макияжем и уж тем более в таких туфлях, в которых невозможно ни бежать, ни драться. Но я все равно не знала, кто эти люди. Я, разумеется, тщательно изучила всех приятелей и подруг Эмили, которых нашла в соцсетях. И даже родственников и друзей ее покойного отца, а также руководство его компании. Но теперь передо мной не было ни одного знакомого лица.

— Кто вы такие? — спросила я. — Как вы сюда попали? Это частная собственность.

Мои слова вызвали новый взрыв смеха, в затем одна из них — круглолицая грудастая блондинка с длинными, выкрашенными в голубой цвет волосами, блестками на губах и двумя серьгами — одна в правой ноздре, другая в голом пупке (ненавижу подобное членовредительство!) — побежала ко мне, раскидывая руки, и с криком «С днем рожденья, Эми!» обвила меня руками, обдав приторным запахом не то карамели, не то сладкого ликера, а потом звучно чмокнула в щеку (с детства ненавижу поцелуи, да).

Для остальных это стало сигналом, и они во все горло, изображая торжественный вид, запели: «С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя…»

Вот же черт. Я, разумеется, зазубрила все числа, связанные с Эмили — дату рождения, дату аварии, номер социального страхования, номер телефона и так далее, вплоть до дат рождения и смерти ее матери, которую сама Эмили совершенно не помнила. Но для меня все это было абстрактным набором цифр, необходимым для заполнения разных форм и документов. Я не привыкла ассоциировать эти цифры с собственной жизнью, и у меня совершенно вылетело из головы, что день рожденья Эмили как раз сегодня (точнее, я вообще не задумывалась, какое сегодня число). Чертов Моррингтон, мог бы и напомнить — или он тоже забыл?

Но главное, конечно, не это, а то, что он ни словом не упомянул об этих друзьях Эмили.

И, конечно, не по злому умыслу — кто-кто, а он был меньше всего заинтересован, чтобы кто-то заподозрил, что я не она, а другая. Очевидно, он просто сам понятия о них не имел. Я уже поняла, что именно произошло. Видимо, пытаясь выйти из депрессии после аварии и гибели отца, Эмили не просто замкнулась в себе, топя тоску в алкоголе (и, возможно, наркотиках). Она вообще решила начать новую жизнь, в которой как можно меньше напоминало бы ей о прежней. В том числе завела себе новых друзей — а также, вполне возможно, новые аккаунты в соцсетях под новым именем, новый телефон, с которого заходила туда, новую электронную почту. — и бог знает что еще. А Моррингтону она обо всем этом просто не рассказывала — да и не обязана была, ведь он не был ее психиатром или психологом. Хотя кричаще-красный «феррари» тоже был частью этого нового стиля жизни — прежде у нее был лишь скромный «форд», который почти все время (и до сих пор) стоял в гараже, ибо тогда Эмили чаще всего ездила с отцом на его «лексусе». Но Моррингтон не придал должного значения этой смене машины — именно потому, что не был психологом — а зря. Теперь у нас могут возникнуть проблемы… Теперь все, что я учила о прежних знакомых Эмили, бесполезно, а о новых я не знаю ничего — даже их имен.