Формула гениальности
Шрифт:
«Но если идеологи только еще зарождавшейся буржуазии считали ученых и философов Востока своими учителями, то представители современной буржуазной науки прилагают все силы к тому, чтобы всячески принизить роль народов Востока в развитии мировой цивилизации».
Кончив читать статью и вернувшись в мыслях к мистеру Солсбери, Наркес насмешливо улыбнулся. А-а… он узнает его, одного из великого множества ученых-недоучек, от обилия которых так страдает наука. Этот «ученый», конечно, не знает о том, что «Аристотель был схоронен под развалинами древнего мира до тех пор, пока аравитянин (Ибн-Рушд) не воскресил его и не привел в Европу, погрязавшую во мраке и невежестве», по великолепному выражению А. И. Герцена. Этот «ученый» не знает о том, что величайшие умы средневекового мусульманского Востока Ибн-Баджа (Авемпаче), Ибн-Туфейль (Абубацер) и Ибн-Рушд (Аверроэс), восприняв и критически переработав
Мистеру Солсбери было бы небесполезно хоть в самой небольшой степени восполнить свой, мягко говоря, значительный пробел в области философии знанием таких трудов, как трактат В. К. Чалояна «Восток – Запад. Преемственность в философии античного и средневекового общества», в котором прослеживается влияние аверроизма на духовную, идейную жизнь Западной Европы и на развитие прогрессивной жизни эпохи Возрождения. Не известно ему и то, что глава Флорентийской Академии Марселио Фичиро помимо многих других выводов о влиянии арабского перипатетизма на духовную жизнь Европы высказывается весьма определенно: «Распространение философии Востока в странах Запада – значительная веха в европейской истории». То же утверждает и У. Монтгомери Уотта: «Все последующее развитие европейской философии в глубоком долгу у арабских авторов». Этот «ученый» не знает, что творчество Ибн-Рушда (семьдесят восемь книг и трактатов, помимо восемнадцати обработанных произведений Аристотеля) оказало сильнейшее влияние на становление философской мысли у народов средневековой Европы и к концу XIII века его учение стало самой популярной философской системой.
Правда, справедливости ради, надо сказать, что на долго Ибн-Рушда достался жребий, который выпадает тому, кто приходит последним: он стал родоначальником доктрин, которые он только изложил полнее своих предшественников. Этот «ученый» не знает, что передовые мыслители Западной Европы Сигер Брабанский, Николетто Верния, Дунс Скот, Роджер Бэкон развили дальше учение Ибн-Рушда. Что в Падуанском университете оно изучалось и пропагандировалось четыре столетия подряд, вплоть до XVI века. Что оно изучалось в Парижском университете, а в Оксфодском университете пропагандировались естественнонаучные идеи арабоязычных мыслителей. И что аверроизм, учение Ибн-Рушда о всеобщем универсальном разуме, стал знаменем для многих деятелей европейского Возрождения – Помпонаци, Ванини, Икилини, Цабарелла, Кремонини и других. Что знает он о «втором учителе» человечества после Аристотеля Абу-Насре-Мохаммеде-аль-Фараби, о Абу-Рейхане-Бируни и Абу-Али Ибн-Сине, титанах мусульманского Ренессанса, столь же универсальных, как и титаны эпохи Возрождения? Он забыл, видимо, о том, что «Канон врачебной науки» Ибн-Сины шесть столетий, начиная с одиннадцатого века и кончая семнадцатым веком, служил единственным фундаментальным источником медицинских знаний для всего мира, в том числе и для Европы? Знает ли он о том, что этот один из самых универсальнейших энциклопедистов человечества выдвинул множество гениальных гипотез во многих областях науки, опередивших их развитие на многие столетия? Такова, например, его гипотеза о структуре глаза, во многом оправдавшаяся лишь на основе данных современной экспериментальной медицины. Такова его гипотеза о горообразовании в результате постепенного размывающего действия воды, оцененная по достоинству лишь пять столетий спустя Леонардо да Винчи, а еще через три века самостоятельно разработанная Ляйеллем. И много других гипотез.
Знает ли мистер Солсбери о том, что мотив романа Ибн-Сины «Хай Ибн-Якзан» Данте положил в основу своей «Божественной комедии»? С той лишь разницей, что функцию Вергилия выполняет Хай и не ведет своего ученика, а лишь описывает ему этот трудный путь? Правда, у Ибн-Туфейля тоже есть «Роман о Хайе, сыне Якзана», из чего можно заключить, что этот глубочайший в философском отношении сюжет был в какой-то степени распространенным в средневековой мировой литературе. Знает ли мистер Солсбери, что не его, а Абу-Али Ибн-Сину поминают Данте в «Божественной комедии», Чосер в «Кентерберийских рассказах» и Лопе де Вега в своих комедиях? Что не о нем, мистере Солсбери, а о Ибн-Сине сказал свои знаменитые слова Микеланджело: «Лучше ошибаться, поддерживая Галена и Авиценну, чем быть правым, поддерживая других».
Он, конечно же, ничего не знает о том, что в трактатах «О взглядах арабов на движение Земли», «Движется или неподвижна Земля» Бируни высказал идеи, которые возродились потом снова при другой социальной обстановке и уровне науки в трудах великих астрономов новой эпохи Коперника и Кеплера. Что знает он о других ученых
Не только первые священные писания пришли из Азии в Европу и не только бесчисленные полчища азиатских завоевателей мира, но и в разное время творения великих мыслителей, ученых, писателей и художников. Но этого мистеру Солсбери не понять. Что, собственно, сделал для науки он сам, этот «блистательный муж» ее? Мистер Солсбери… Мистер Солсбери… – Наркес на мгновенье задумался, пытаясь извлечь это имя из бездонных глубин своей памяти. – Нет, он не может припомнить такого имени. Он знает почти всех ведущих ученых мира, работающих в разных областях науки, но о мистере Солсбери и о его трудах никогда не слышал, кроме его «вклада» в науку, о котором упоминала газета. Только таким лилипутам духа и подобает писать такие статьи, ибо люди, более сведущие в науке, заняты более серьезным делом…
Не о таких ли, как мистер Солсбери, один из титанов Востока Ибн-Сина писал:
С ослами будь ослом, – не обнажай свой лик!
Ослейшего спроси – он скажет: «Я велик!»
А если у кого ослиных нет ушей, Тот для ословства – явный еретик!
Нет, мистер Солсбери, как хорошо сказал поэт самого же Запада Джозуэ Кардуччи:
Ноша лет тяжка, о Европа! Ныне Только слабость ты изливаешь!
Посмотри, как взор устремив к Востоку, Сфинкс усмехнулся!
Наркес насмешливо улыбнулся. «Впрочем, напрасно он теряет столько времени на этого пигмея, – подумалось ему. – Великие мысли не рождаются в голове лилипута. Это неумолимый закон физического, духовного и нравственного миров. Но, как ни странно, пигмей подал ему одну неплохую, даже весьма хорошую идею: надо написать «Историю умственного развития Востока», с момента возникновения на нем первых цивилизаций до современных дней, подобную «Истории умственного развития Европы» Дрэпера. Он вложит в эту книгу всю свою чудовищную и нечеловеческую эрудицию. Он приступит к ней после того, как закончит монографию. Карлик тоже может иногда способствовать великому делу. Но на этом баста. Он не может посвятить ему больше ни одной минуты, ибо времени у него в обрез и его ждут более серьезные дела.
Наркес прошел к столу и принялся за монографию.
Поздно вечером позвонил Баян. Он поделился своими последними новостями. Он по-прежнему работал вместе с Муратом Мукановичем в области теории чисел, продолжал учиться и в свободное время ходил на тренировки каратэ. По увлеченному тону юноши было нетрудно догадаться, что он живет напряженной интересной жизнью, полон кипучей энергии, дерзости и больших замыслов. Поговорив с младшим другом, Наркес продолжил работу и просидел по обыкновению до глубокой ночи.
17
Тренировка по каратэ кончилась. Баян, чистый, с мокрыми причесанными волосами, с перекинутой через плечо спортивной сумкой, вместе с друзьями вышел из спортклуба. На маленькой площадке перед зданием ребята немного задержались, договариваясь, где и когда лучше встретиться завтра вечером в свободный от тренировки день. Баян постоял вместе со всеми, слушая разговоры друзей. Затем молодые люди спустились по ступенькам и, шумно попрощавшись друг с другом, маленькими группками разошлись в разные стороны. Баян с двумя сокурсниками направился в правую сторону, на трамвайную остановку. Сбоку от спортклуба стояли красные «Жигули». Юноша машинально взглянул на машину и вместе с ребятами обошел ее. Они удалились на несколько шагов, когда Баяна окликнули. Он обернулся. Из машины вышел сухощавый, броско одетый и не совсем молодой человек и, улыбаясь, глядел на него. Баян простился с друзьями и вернулся назад. Сухощавый мужчина протянул руку и, крепко пожимая руку юноши, назвался:
– Капан.
Видя вопросительное выражение на лице Баяна, снова улыбнулся.
– Не узнаешь? Я работаю вместе с Наркесом. Мы встречались с тобой в клинике.
Теперь Баян вспомнил. Он видел его однажды на улице, в тот день, когда с ним случился необъяснимый и жестокий приступ психологического стресса. Вспомнил и то, что, когда этот человек беседовал с Наркесом в коридоре клиники, он подошел, поздоровался с ним и ему не ответили. Воспоминание об этом расхолаживало его, и он сдержанно ответил: