Формула одиночества
Шрифт:
Марина нахмурилась. Этого ей только не хватало. Но немудрено, что она не узнала Руслана Яковлевича, того самого аспиранта, в которого когда-то безоглядно влюбилась. Что делает с людьми время! И как быстро стройный и худощавый молодой человек с внешностью «ботаника» превратился в раскормленного кабанчика.
– Простите, – сказала Марина тоном, который не очень смахивал на извинение, – и вправду не узнала. – И перевела взгляд на мачеху. – Но что это меняет? Или Руслан Яковлевич ваш наперсник, которому вы поверяете свои тайны? Однако в круг моих близких друзей он не входит, поэтому прошу вас, –
– Марина, – всплеснула руками Ольга Борисовна, – выбирай выражения! Руслан Яковлевич – начальник отдела в областном управлении культуры. Он специально приехал в наш музей, чтобы провести ликвидацию цивилизованно. Ясенки тоже очень дороги ему, но, сама понимаешь, не в его силах что-то изменить.
– А кому это под силу? – Марина почувствовала, что закипает от бешенства. – Вы хотя бы пробовали что-то изменить? Как я поняла, кому-то очень выгодно, чтобы музей сначала разграбили, а потом камня на камне не оставили. Или наоборот? Учтите, я не успокоюсь, пока не будет проведена компетентная ревизия всего фонда музея. До последней табуретки! До последнего цветочного горшка!
– Что вы волнуетесь, дорогая Марина Аркадьевна! Вон побледнели вся! – подал голос бывший аспирант. Он у Руслана Яковлевича тоже изменился. Стал мягким, шелковистым, как шкурка котенка. Обладателя такого голоса так и тянет погладить по спинке.
Но Марина испытала противоположное чувство. Она даже сжала кулаки, чтобы не заехать ему по очочкам. Однако сдержалась. Не хватало еще прослыть хулиганкой и попасть в кутузку за избиение должностного лица.
– Вы предлагаете мне успокоиться? – Она в упор посмотрела на него. – Мой отец лежит в гробу, музей чуть не сгорел, самые ценные экспонаты похищены, а вы здесь воркуете, успокаиваете меня?
– Я вам сочувствую, Марина Аркадьевна, – с достоинством произнес Молодцов и, сняв очки, протер стекла замшевой тряпочкой. Затем снова надел их и уже строго посмотрел на Марину. – Но прекратите вести себя так, словно вокруг вас одни преступники. Ольга Борисовна серьезно больна. У нее случился сердечный приступ, когда она узнала о гибели мужа. Поэтому я настоятельно прошу вас не разговаривать с ней столь агрессивно.
– Да, да, – согласно кивнула мачеха и снова промокнула глаза платком, с привычной сноровкой не размазав при этом тушь на ресницах. – Мариночка забыла, что не только у нее одной горе. Хотя она так и не приняла меня... Не пойму, почему? Ведь я старалась заменить ей мать.
Слова Ольги Борисовны были насквозь фальшивы, точно так же, как ее слезы, и сердечный приступ, и крупные бриллианты в ушах... Хотя нет, бриллианты в ее ушах были отнюдь не фальшивыми. Проникший в комнату солнечный луч заставил их заискриться и заиграть именно так, как должны искриться и играть в солнечном свете настоящие бриллианты. Но эти серьги не принадлежали к фамильным драгоценностям, равно как и колье на полной шее и пара колец с камнями. И это в какой-то степени успокоило Марину.
Увешанная драгоценностями мачеха в своем расписном кимоно совсем не напоминала убитую горем вдову. И Марина некстати вспомнила, как называла ее одна из смотрительниц музея, Клавдия Владимировна: «фрау-мадам», а
И все же ей многое надо было выяснить, поэтому Марина снова собрала свои силы в кулак и решительно произнесла:
– И все-таки я настаиваю, Руслан Яковлевич! Оставьте нас вдвоем. Надеюсь, Ольга Борисовна доложит вам после, о чем мы с ней разговаривали. – И не удержалась, съязвила: – Если она соизволит доложить!
Молодцов и мачеха быстро переглянулись. Руслан Яковлевич едва заметно кивнул.
– Ольга Борисовна, я вас ненадолго покидаю. Надеюсь, через полчаса вы освободитесь? – И посмотрел на Марину.
– А это уж как масть пойдет, – неожиданно та вспомнила присказку Арсена, и у нее снова защемило сердце. Но она не подала виду, как ей погано сейчас, и лишь недружелюбно добавила: – Я бы вам советовала держаться от музея подальше. А то в моей голове витают кое-какие подозрения. Уж не с вашей ли легкой руки он превратился в не представляющую историческойценности обузу для государства?
Сказала и поняла, что попала в цель, потому что Молодцов побледнел, стянул очки и воздел руки к потолку.
– Как у вас язык повернулся такое сказать, Марина Аркадьевна? Как вы могли? Это же оскорбление! Клевета! Намеренная клевета!
Но возмущался он столь активно, так брызгал слюной изо рта и потрясал руками, что она еще больше уверилась в своих подозрениях.
– Помолчите, Молодцов! Вы хоть и большой начальник в местных культурных кругах, но мне вы не указ! Учтите, я сама проверю все бумаги, выводы экспертов и прочие документы и все равно докопаюсь до истины. Но мне кажется, я уже знаю, откуда ветер дует. Так что идите и думайте, пока не поздно, как исправить положение.
– Боже! – Молодцов близоруко прищурился. – Милая, славная девочка превратилась в мерзкую бандершу. Куда пропало ваше воспитание? Или в своей Сибири растеряли? Среди диких аборигенов?
– О диких аборигенах я еще вам расскажу... Как-нибудь! И поделюсь опытом, как загонять мамонтов в ловчую яму. – Марина с презрением посмотрела на свою бывшую любовь. И это ничтожество она когда-то любила? Боже, каких только глупостей мы не совершаем в юности!
Она перевела дух и посмотрела на мачеху. За спиной хлопнула дверь. Молодцов наконец-то покинул палату. И последнее слово в этой схватке осталось за ней. Что по нынешним временам случалось не так часто. Изменили все именно те несколько дней, которые она провела в обществе Арсена.
Арсен! Опять этот Арсен! Кажется, есть все предпосылки выбросить его из головы. Но нет, она продолжает постоянно о нем вспоминать, хотя ее голова должна быть занята сейчас другим, крайне важным делом не только для нее, но и для всех ее односельчан, которые извечно связывали свою жизнь сначала с усадьбой, а затем – с музеем.
Ольга Борисовна, приняв скорбный вид, посмотрела на падчерицу:
– Хорошо, я тебя слушаю!
– У меня к вам несколько вопросов. – Марина присела на освободившийся стул.