Формы и содержание. О любви, о времени, о творческих людях. Проза, эссе, афоризмы
Шрифт:
– А-а-а! Какой козёл?!.
Приземлившись, я открыл дверь. На полу корчился Денис.
– Так это ты?! – изумлённо воскликнул он. – Вот что сделала с тобой бездуховная массовая культура с её культом жестокости и насилия! А всё потому, что Достоевского не читаешь.
Две силы
1
От отчаяния я решил есть снег. Внутри все горело. Ноги, растущие у меня вполне из того места, тем не менее отказывались идти. Я бы на их месте
Словом, по-человечески я свои ноги прекрасно понимал, сострадал им всей душой, готов был выпить с ними, поговорить по душам и пожаловаться на ту сволочь, которая их на все это обрекла. Проблема была лишь в том, что выживание этой сволочи, и не какое-то там морально-интеллигентское – дескать, вот, вы вот такие все спортсмены, а я литератор, а лазаю не хуже вас, не какое-то там зажратое сохранение лица в духе восточной культуры, а самое что ни на есть прямое, насущное, физическое выживание этой сволочи, а значит, и самих ног, зависело именно от них. Так что да простят они мне мою жестокость. Аминь.
Снег, однако, оказался несъедобным. Я засунул в рот небольшой для руки комок, который во рту оказался снежным валом. Сперва все окоченело, и я вообще не чувствовал никакого вкуса. По консистенции было похоже на мороженое; я даже успел почему-то обрадоваться. Однако, как только язык пришел в себя и открыл глаза, он скорчил такую физиономию, что стало тошно на него смотреть. Снег альпийских вершин, так проникновенно воспетых отечественной рекламой, отдавал какой-то мерзостью. То ли передовая германская промышленность прошлась по нему своей железной пятой им. Джека Лондона. То ли славные процессы выветривания нанесли на него всякую гадость, точнее, горные породы, но есть его было невозможно.
Я презрительно, байронически сморщился и выплюнул свое «эскимо». Я был в футболке, в неуместно игривых голубеньких шортах, из-под которых призывно торчали семейные трусы, и в дареных немецких кроссовках, которым нельзя смотреть в зубы.
Справа возвышалась отвесная скала, терявшаяся где-то в тумане. Слева было ущелье, где водопады и быстрые реки нагнетали своим шумом хваленую экзистенциальную тревогу, которая куда симпатичнее в книгах, чем в жизни.
Сзади шла не менее хваленая снежная пустыня им. всё того же Джека Лондона. Темными беспомощными каракулями виднелись на ней наши следы. А спереди, откуда-то сверху, наползала огромная серая туча, с аппетитом и причмокиванием пожирая всех моих спутников.
Именно туда мне и предстояло сейчас идти. Как Белый Клык им. Джека Лондона, я стоял на снегу и выл.
2
Всему этому, впрочем, как говорили старинные романисты, предшествовал целый ряд обстоятельств. Начать с того, что я вообще мог не попасть в Германию. За несколько недель до поездки мне по электронной почте поступило предложение поработать летом переводчиком в Африке. Я задумался. Посовещался с родителями. Наслушался ужасов. В том духе, что в лучшем случае у меня там просто зубы выпадут. А в худшем… ну, это понятно. Поскольку письмо мне пришло на английском, на английском же я и ответил. «Hot black girls (горячие темнокожие девушки), – писал я потенциальному
Вот так я попал из огня да в полымя. От Сциллы Петровны к Харибде Степановне. С тех пор, впрочем, при виде чернокожих девушек меня разбирает нездоровый, истерический смех. Так, едучи на велосипеде по немецкому городу Бамбергу вслед за дядей Сережей, я увидел рядом со школой стайку… кого бы вы думали? Да! Именно hot black girls! Я притормозил, стал им подмигивать, старшеклассницы что-то закричали – то ли радостно (вот, дескать, настоящий ценитель!), то ли испуганно (мы еще такие маленькие, а он вот уже…), то ли возмущенно (что за грязные домогательства!). Меня это увлекло. Тут обернулся дядя Сережа, уехавший уже далеко вперед, и крикнул:
– Догоняешь?
Нужно пояснить, что на самом деле он мой двоюродный дедушка, профессор и доктор медицинских наук, автор 16 учебников, одной книги мемуаров и сборника биографий европейских врачей. На тот момент ему было 82 года. Было очень интересно услышать от него это слово. Вообще-то я предпочитаю литературный язык, но считаю, что с ворами нужно быть вором, а со святыми – святым. Короче, я ответил на доступном ему жаргоне:
– Не, не катит! Вы гоните!
– Не тормози! – сурово ответил он и поехал еще быстрее. Пришлось «догонять». Так была сорвана историческая встреча рас и цивилизаций.
К тому моменту, впрочем, я уже встречался в Бамберге с одной девушкой из русской общины. В своей розовой детской наивности, так свойственной великим ученым, дядя Сережа искренне верил, что все свободное время я буду шляться с ним по городу и выслушивать долгие (если не сказать больше) объяснения, почему ту или иную площадь назвали в честь того или иного деятеля, чем он знаменит и сколько братьев у него было. Каково же было его разочарование!
– Что ж ты за человек! – неистовствовал дядя Сережа. – Всё по бабам да по бабам!
– По барам, – терпеливо поправлял я. – Баба-то всё та же. К тому же в одном из баров, который обслуживает польская эмигрантка, я учусь польскому языку. Вот, например, вонючий козел – это шмердзёнци козэл, а сексуальный маньяк – злыдень писюкастый. Не обижайтесь, дядюшка, это я не про вас.
Справедливости ради нужно заметить, что все же не каждый раз мы шли в бар. Один раз мы были на выставке голографий. Там я, по старой привычке, прихалявился к какой-то экскурсии на немецком языке. Речь лектора была по-своему замечательна. С одной стороны, он подробно объяснял техническую сторону этих приспособлений, оперируя такими понятиями, как «световой поток», «фокусация», «длина волны» и т. д. В этом было что-то традиционно немецкое, подробно-кропотливо-пытливое, методичное. С другой стороны, памятуя о том, что он живет в 21-м веке и обращается к подростковой аудитории, он после каждых двух фраз с иронией переспрашивал:
– Cool?
Конечную «л» он произносил мягко, по-немецки. (Немецкий язык сейчас точно так же загрязняется английским, как и русский. Нет, не то чтобы я ненавидел английский. Я люблю его, когда он на своем месте. Но, как известно, любая материя не на своем месте становится грязью).
Как говорят всё те же пресловутые старинные романисты, могу поклясться, что в какой-то момент он спросил:
– Coolno? (Кульно?)
Меня чуть было не хватил апоплексический удар, как говорят всё они же.