Форпост
Шрифт:
– Посеешь ксиву – меня пожнут! – предупредила Нюра. – Не сяду – уволят!
– Если посею – в сей же момент женюсь! – легкомысленно пообещал ей Серегин.
После полудня, когда сборы подошли к завершению, на стоянку въехал «Нисан», ведомый азербайджанским блюстителем порядка. Серегин, припав к биноклю, всмотрелся в его лицо.
Бесхитростные чувства отражались на физиономии уроженца нефтеносных земель, на гранатовом соке и осетрине взращенном, а ныне охранителем жителей российской столицы пробавляющемся: удрученность, усталость,
«Посылка дошла до адресата…» - определился Серегин в выводе. И не ошибся: выйдя из машины, майор пристально копался в багажнике, вытащив ворсистую подстилку, повернул ее к свету, осмотрев тщательно и брезгливо, затем раздраженно сунул на прежнее место…
Серегин, словно соболезнуя ему, вдумчиво и мрачно кивнул, уясняя: проблема с трупами решена с капитальным и бестрепетным профессионализмом. Хотя – и не без взрыва первоначальных эмоций, никак иначе. В полицейском рапорте произошедшее могло бы отразиться так: «… далее преступники сели в лифт и скрылись в неизвестном направлении.»
Он подосадовал на себя: ведь никаких чувств от убийства этих парней, пускай негодяев и палачей, он не почувствовал даже отдаленно… Во что же он превратился? Что в нем теплого, человеческого, отзывающегося в Боге? Нет ни раскаяния, ни страха, но есть, впрочем, сомнение в себе, и о себе сожаление… Уже хорошо!
Следующее утро, прервавшее беспросветье осенней непогодицы выдалось холодным и солнечным. Утро, когда, будто взявшись за руки, зима и лето в согласии прошли по улицам города, пронизанное грустью и неясной надеждой, застыло в дымном пространстве города. А потом начался день.
Пора, брат Серегин, пора!
В уносящей его от города дороге он не чувствовал былого очарования неизвестностью, азарта и вдохновения перед встречей с новизной будущего. Напротив, им владел какой-то страх в осознании своего движения к тому, с чем неизбежно предстояло столкнуться будто бы в силу довлеющего над его судьбой рока.
Он ощущал себя марионеткой, руководимой властным посылом, вложенным в его сознание извне, свыше, и противиться этому посылу не мог и не хотел, ибо вторым планом уяснял, что только в согласии с ним будет обретено спасение и дальнейший смысл бытия, до сего момента, как себя не оправдывай, никчемного. Похожего на яркую тряпку, изрядно износившуюся и должную кануть в неизвестность могилы такого же ущербного хлама.
ОТЕЦ ФЕДОР
Любой новый человек, появляющийся в общине, без внимания людей отца Федора не оставался. Система общественной безопасности, рожденная им, ничем не проявляла себя внешне, но работала без сбоев, как некогда агентурная сеть КГБ в «режимных» городах. И когда Федору донесли, что к пенсионерке Евдокии из Москвы на постоянное проживание приехала племянница с сыном, он не преминул лично наведать новых поселенцев.
Евдокия в преддверии встречи с властительным попом накрыла стол, напекла пирогов и даже выставила пять сортов наливок собственного изготовления,
Эта женщина ему сразу пришлась по душе: цельная, с сильным характером, красавица, не собиравшаяся ни разменивать себя, ни заискивать перед кем-либо. Удивляло одно: как мог ее – верную, ладную, не боящуюся любых тягостей, оставить бывший гражданский муж, судя по всему, личность суетная, падкая на авантюры и ныне растворившаяся в дебрях Америки. Филолог по профессии, она была востребована в общине, как школьный учитель, но с готовностью дать ей рекомендации рассудительный Федор не спешил. И – правильно! Ибо визит к правоверной Евдокии, входившей в число приближенных в его пастве, даровал ему событие внезапное и судьбоносное, о котором он даже не помышлял.
В детской комнате он застал мальчика десяти лет, - белобрысого, с высоким лбом, одетого аккуратно и строго.
Мальчик не играл с компьютером, не стремился на улицу, а сидел за небольшим письменным столом и читал книгу.
Увидев вошедшего, встал, вежливо наклонил голову, представился.
Что сразу укололо Федора: не было в нем ничего ребяческого, наивного, бесшабашно устремленного к миру вокруг него. И наклон головы, и слова приветствия, и жесты – все было исполнено достоинства и врожденного такта, как у взрослого мужчины.
– Что читаем, молодой человек?
– «Робинзон Крузо», - прозвучал ответ.
– Моя любимая книга, - кивнул добродушно Федор. – Жалко, небось, как мыкался бедолага в своем одиночестве?
– Зачем же его жалеть? – Пожал плечами мальчик. – Это – книга о счастливом человеке. Бог дал ему испытание, дал силы испытание преодолеть, чтобы достойно затем войти в Царство Его.
Федор оторопел. Затем взглянул в глаза мальчика. И взгляд их – твердый, умный, проникающий в душу, был взглядом отнюдь не подростка, а искушенного холодного судьи.
– Но это же… выдуманный персонаж, - невпопад произнес он.
– Его страдания пережили миллионы читателей, - сказал мальчик. – Кому из людей дано такое? Значит, их мысли могли… - Он запнулся.
– Выпестовать его образ в иной материи? – подсказал Федор.
– Да, мне кажется, что теперь он существует, - кивнул маленький собеседник. – Просто нам не дано видеть его. Но можно и постараться.
– А ты… что… – произнес Федор затрудненно, - можешь видеть то, что недоступно другим?