Форт Дюкэн
Шрифт:
— Значит, это тайна?
— Нет, это предостережение.
— Гм! Предостережение. На это я прежде всего должен возразить вам, что ваши слова положительно мне непонятны.
— Нет ничего мудреного, но я сию минуту посвящу вас в суть дела.
— В таком случае, говорите, я вас слушаю.
— Дорогой Луи, вы должны были получить мое письмо несколько дней тому назад.
— Да, я получил его.
— Хорошо! Вы помните его содержание?
— Признаюсь вам, у меня осталось от него весьма смутное воспоминание.
— Я
— Графине де Малеваль?
— Именно. Помните, что я вам писал относительно этой особы.
— Кое-что помню, хотя опять-таки повторяю вам, что все это очень мало интересует меня.
— Очень жаль, потому что это весьма и весьма касается вас.
— Я вас не понимаю, мой друг?
— Я хочу только напомнить вам, что раз графиня поклялась в непримиримой ненависти к вам и при этом поклялась отомстить, то между вами и погибшим человеком нет почти никакой разницы.
Граф пожал плечами.
— Какое мне до этого дело? — проговорил он с презрением, — ненависть женщины, это — мимолетная страсть, которая гаснет так же быстро, как и вспыхивает.
— Не советую вам думать так, друг мой, — отвечал барон изменившимся голосом, — избавь вас Бог возбудить в ком-нибудь подобную ненависть. Тут есть над чем задуматься, поверьте мне!
— Но, по вашим же собственным словам, она и так уже ненавидит меня и поклялась непременно отомстить мне, Арман, — беззаботно отвечал Луи де Виллье.
— Может быть, я и ошибаюсь. Дай Бог, чтобы это было так, и я первый благословил бы судьбу.
— В таком случае, о чем же вы беспокоитесь?
— Слушайте, Луи, пусть будет по-вашему я ошибаюсь, и мои опасения преувеличены. Творец, конечно, не мог бы создать разом двух таких неумолимых существ.
— Вот как! Но о ком же это вы говорите, барон?
— Ничего, ничего, друг мой, — возразил с живостью молодой человек. — Не обращайте внимания на мои слова, не имеющие никакого отношения к предмету нашего разговора.
— Хорошо, продолжайте, мой друг.
— Я вам уже сказал, что, может быть, и в самом деле я ошибаюсь, но у меня всегда было какое-то предчувствие, что, рано или поздно, а я разгадаю характер этой женщины, — прибавил он затем со вздохом.
— Э! — перебил его с удивлением граф, — это что-то новое… Говорите, пожалуйста, я вас слушаю.
— Вот в чем дело. Она скрылась из Квебека, и никто не знает, где она теперь.
— Ба! Может быть, она просто-напросто уехала во Францию?
— Нет, — возразил молодой человек. — Она не такая особа, чтобы таким образом отказаться от своей мести.
— Что же вы в таком случае подозреваете?
— Я подозреваю, что она отправилась внутрь
— В наши места?
— Да.
— Аа-а! — проговорил, улыбаясь, граф. — В таком случае она, значит, твердо решилась исполнить свою клятву, во что бы то ни стало стереть меня с лица земли и заставить переселиться в иной, лучший мир.
— Все эти подозрения, кроме того, подтверждаются еще тем, что графиня взяла с собой целую дюжину бандитов и разбойников самого худшего сорта.
— Какое подходящее для нее общество!
— Вы беззаботно смеетесь, Луи. А, по-моему, вам совсем не следовало бы смеяться. Клянусь вам, вы играете с огнем!
— А вы разве осторожнее меня, Арман? — спросил серьезно граф де Виллье, смотря своему другу прямо в глаза.
Барон де Гриньи отвернулся, и, желая перевести разговор на другую тему, продолжал:
— Известие об отъезде графини де Малеваль насторожило меня, я испугался за вас, мой дорогой и единственный друг. Я писал вам, а затем… а затем, как видите, явился и сам вслед за письмом. Вдвоем нам, во всяком случае, будет легче отвратить эту, может быть, впрочем, и воображаемую опасность.
— Благодарю вас, Арман, но я, признаюсь вам, не понимаю, зачем нужно было принимать столько предосторожностей для того, чтобы дать мне понять, что положение дела изменилось и, может быть, грозит мне опасностью? Тут может быть только одно: или, как вы предполагаете сами, опасность воображаемая, и тогда вы не стали бы так спешить с приездом сюда.
— Но моя дружба к вам…
— Дайте мне докончить… или же опасность существует на самом деле, и я, или, скорее, мы обладаем мужеством настолько, что можем обращать на нее столько же внимания, как на плывущее на небе облако.
— Согласен. Однако эта женщина…
— Я ведь ее знаю… немного, мои друг, — добавил, улыбаясь, граф де Виллье. — И знаю, что если она в ярости и готова убить меня сегодня, то завтра же забудет, что я существовал когда-нибудь на белом свете.
— Да, это, пожалуй, правда.
— Но зачем мы будем заниматься ее особой и ее желанием отомстить в такое время, когда мы отправляемся в экспедицию, из которой мы, может быть, и не вернемся?
— Вы правы! Когда же, однако, мы отправляемся?
— Завтра.
— Я предпочел бы сегодня вечером.
— Вы говорите, как ребенок.
— Луи! Луи! Запомните эти слова!
— Слушаюсь.
— Ненависти женщины следует бояться гораздо больше, чем ненависти десятерых мужчин.
— Довольно.
— Не спорьте… я — живое доказательство… но не спрашивайте меня… вы смотрите на меня с изумлением… Да, Луи, да… я также… я испытал это, и когда в моей памяти встают эти воспоминания, я начинаю дрожать за себя и за вас.
— Дорогой Арман, почему же вы никогда не хотели довериться мне?