Фортуна благоволит грешным
Шрифт:
– Да, пожалуйста.
Послышался тихий шепот Шарлотты.
– Всего – восемнадцать, – подытожила она. – И они низкие, так что ставьте ноги осторожно. Служанка не раз роняла поднос с чаем, оступившись на этой лестнице.
– Буду иметь в виду. Спасибо, мисс Перри.
Про себя Бенедикт отметил и другое: очевидно, слуги не пользовались черной лестницей. Интересно, почему? Наверное, дом викария был очень старый и ветхий, поэтому все ходили по одной лестнице. Вероятно, и комнаты здесь маленькие…
На втором этаже Шарлотта показала ему дорогу в ванную комнату и как действовать насосом. Оказалось,
– А сейчас я объясню вам, где находится комната для гостей. Так, дайте-ка подумать, как описать вашу комнату… Ну, если входная дверь на юге, то выходит, что дверь вашей комнаты обращена на север. Да-да, дверь на севере, а камин… на западе. Поскольку день теплый, камин сейчас не горит, но вы можете позвонить слуге, если захотите, чтобы развели огонь. А на ночь, конечно, слуга растопит камин, – добавила Шарлотта.
Потом она стала объяснять ему расположение всего остального. Кровать, столик для умывания с кувшином и тазом, письменный стол и стул… Когда Шарлотта закончила объяснения, послышался вдруг тихий скрип двери в противоположном конце коридора – как будто дверь быстро открылась и закрылась.
– В доме есть еще кто-то? – спросил Бенедикт. – Я слышал, как скрипнула дверь.
– Это Мэгги, – пояснила Шарлотта. – Вы встретитесь с ней за обедом. Мэгги – внучка моих родителей, милая десятилетняя девочка.
– Ваша племянница?
– Да. Дочь моей покойной сестры Маргарет, названная в ее честь.
Человек зрячий, возможно, не уловил бы легкой дрожи в ее голосе. Но такой человек, вероятно, прочел бы что-то на лице, возможно – скорбь. А он слышал, что Шарлотте было больно произносить эти слова.
– Сожалею о вашей потере, – сказал Бенедикт.
– Благодарю вас. – После очень короткой паузы Шарлотта снова заговорила, на этот раз – скороговоркой. – Шнурок звонка для вызова слуги – справа, к северу от кровати. Чтобы задернуть занавески на окнах или полог на кровати, вы просто…
– Мисс Перри, остановитесь. Вы объяснили все, что я только мог пожелать, и даже сверх того. – Как будто у него могла возникнуть нужда задернуть шторы! С тех пор, как зрение стало его подводить, ухудшаясь с каждым днем, ему стало все равно, попадает ли солнце в комнату или нет.
Она на мгновение замерла. Затем села на кровать – судя по звуку. А потом вдруг вскочила и проговорила:
– Что ж, мистер Фрост, а теперь я вас покидаю до обеда. – Шарлотта направилась к двери.
Она явно была напряжена – с той самой секунды, как упомянула сестру и племянницу. А Бенедикту хотелось, чтобы она расслабилась.
– Прошу вас, подождите, – пробормотал он. – Скажите, какого цвета… все здесь?
– Простите, вы о чем?
– Ну, какого цвета покрывало на кровати, шторы… Как они выглядят? – Он замялся. – Видите ли, я лишился зрения всего лишь четыре года назад, и мне не хватает подробностей…
Она снова к нему приблизилась.
– Да, действительно, я ведь дала вам неполную картину, только контуры – и никаких красок.
– Вы говорите, как художник.
– О боже, нет, конечно! Но я довольно много времени провела среди этих ветреных созданий. – Шарлотта откашлялась. –
– Не больше, чем все остальные люди. Но теперь живопись для меня потеряна. Хотя… Если договориться с каким-нибудь другом, чтобы он отвлек смотрителя музея, то я еще смогу получить удовольствие, проводя пальцами по скульптуре.
Собеседница закашлялась, потом со смехом сказала:
– Что может быть большей честью для скульптора, чем знать, что его шедевр ощупывают.
Бенедикт тоже рассмеялся. Шарлотта же подошла к нему еще ближе и остановилась с ним рядом.
– Никто из нас не художник, – сказала она, – но думаю, вас вполне удовлетворит мое описание комнаты.
– Я тоже так думаю, – кивнул Бенедикт.
– Но с чего бы начать? – Шарлотта снова кашлянула. – Так, умывальник – из темного орехового дерева. Сверху на нем есть царапины, в том месте, где множество раз ставили кувшин и двигали таз, когда наливали и выливали воду. Драпировки на окне – оливковые, из окна же открывается вид на земли нашего соседа Селвина. Мы находимся на краю вересковой пустоши, а у Селвина есть прекрасные пастбища.
– Кто такой этот Селвин?
– Эдвард Селвин – местный сквайр. – Она на несколько шагов отошла. – Кроме того, он… В общем, это одна из тех легкомысленных художественных натур, о которых я упоминала. В наших краях Селвины – одни из самых крупных землевладельцев.
Бенедикт вытянул руку и нащупал кроватный столбик.
– А кровать? Как она выглядит?
– Покрывало на кровати – лоскутное, с цветочным орнаментом, светлого шелка. Остов кровати – из такого же темного ореха, как умывальник, но в лучшем состоянии. А кроватные шишечки часто полируют.
Бенедикт с трудом удержался от улыбки.
– Вы имеете в виду – на столбиках со стороны изголовья?
– Да, конечно. Что еще я могла иметь в виду?
– Не могу себе представить, – отозвался Бенедикт. Он вдруг понял, что ему очень хотелось провести пальцами по лицу Шарлотты. Словно она была той самой скульптурой, которую он с удовольствием бы ощупал в музее. Но если бы он начал к ней прикасаться, ему бы не захотелось останавливаться. А действительно, каково это – провести пальцами по ее лицу, проследить линию шеи, а затем – накрыть ладонью грудь и вдохнуть ее аромат… Конечно, такая женщина – с ее-то тайнами – никак не могла быть девицей. И если бы он попросил разрешения до нее дотронуться, то она вполне могла бы ответить «да». Но он не должен об этом просить. Он приехал сюда в поисках денег, а не ради возни между простынями. Привязать к себе женщину, будь то на день, на неделю или на всю жизнь, – в этом нет для него награды.
– Возможно, это будет слишком дерзко с моей стороны, однако… – Бенедикт на мгновение умолк. – Могли бы вы описать… свою внешность?
– Мистер Фрост, а имеет ли это значение?
Она явно насторожилась. Наверное, ему следовало бы ответить «нет», но все же…
– Конечно, имеет. По крайней мере – не меньшее, чем царапины на умывальнике, а о них вы мне рассказали с готовностью.
– Весомый аргумент. – Она вздохнула. – Итак, мой рост… Полагаю, вы его уже определили. А волосы у меня такие же темные, как у вас, но прямые, тогда как ваши вьются.