Фосфор
Шрифт:
Фильм закончился, и тот тип, который нам его показывал, хочет обсудить его, и я спрашиваю, уверен ли он, что фильм снят в середине восьмидесятых, а не гораздо раньше, в семьдесят каком-нибудь году. Тот лишь кивает в ответ, а Микро ни с того ни с сего заявляет, что желает получить деньги назад, поскольку фильм был всего на сорок минут. А ведь за билеты платил я. Тип, естественно, злится, потому что он соцработник. Здесь дело не в деньгах. За правду нельзя заплатить слишком много, говорит он, но Микро продолжает мотать ему нервы, утверждая, что в другом месте посмотрел бы за те же деньги лазерное шоу и еще фильм вдобавок. Тогда тип выставляет нас вон, и мы оказываемся у темного рва, а позади
Действительно, все это ретро, думаю я. Все возвращается. Тот же фильм можно было бы снять и сегодня. Такое никогда не прекращается. Но идея была моя. Я хотел пригласить Микро на «Еще один день в раю» Ларри Кларка. Но все билеты оказались распроданы, и мы случайно прошли мимо этого грузовика. Я подумал, «Скорая помощь»… Такой фильм тоже мог бы расшевелить Микро. Но ему только пришло в голову потребовать деньги назад.
— Парень, что ты творишь? — спрашиваю я. — За пять марок тебе уже нигде не покажут лазерного шоу.
Но Микро не отвечает. Я слышу лишь, как он тихо сопит, шагая рядом со мной. Знать он ничего не хочет о просветительстве.
Мне всегда кажется, раз уж Микро ничего не говорит, ему следует что-нибудь почитать. Даже если весь мир ему надоел, читать-то он может. Читать может каждый. Даже многие аутисты, которые не говорят ни слова и ничего не слушают, которые только смотрят в стену, — и те могут читать. Должно же это сработать. Микро, говорю я, почитай хорошую книгу. Что-нибудь, что берет за душу, от чего все твои колокола разом звонить начнут. Но Микро не читает. Такое бывает — люди, не умеющие читать. И вовсе не потому, что их берет оторопь при виде букв, которые у них тут же расплываются в мешанину из точек и тире, — просто они не могут читать, потому что не в силах преодолеть внутренний барьер. Потому что думают, чтение — это как прогрессивная техника для космических исследований или как сложные уравнения.
Они еще в школе усвоили, что девять безобидных чисел и пара значков могут превратиться в настоящую гремучую смесь. Так чего же ожидать от двадцати шести букв? А тут еще всякие закорючки и черточки, двойные W, и L, и закорючки, то и дело клеящиеся к той или иной букве. Все это вызывает недоверие. Потому никто и не учит французский. Всюду закорючки да «домики», да двойные точки над буквами I, а на конце еще и буквы, которые ни в коем случае произносить нельзя…
Вот почему Микро и читает только «TV — Художественные фильмы», или телепрограмму, или разные инструкции, а иногда какие-нибудь интервью. Особенно те, в которых рассказывается, кто, каким и для чего пользовался оборудованием, и какой звук каким образом можно извлечь. Все, что читает Микро, должно служить описанием чего-либо, иметь свое соответствие в мире. Мир — это то, к чему можно притронуться. И слова в этом мире для Микро — всего лишь слуги, как, впрочем, и деньги. Правда, деньги служат гораздо лучше, чем слова.
Так я познакомился с Микро — на блошином рынке, где он стоял с кипой своих исцарапанных пластинок и ящиком книг, доставшихся ему после смерти отца. Книги ему тоже пришлось взять себе, потому что иначе он не получил бы «хонду» от матери. Так вот, Микро стоял и во все глаза таращился на людей, готовых отдать за книги настоящие деньги, столько денег, что свои дряхленькие пластинки он в итоге раздарил. Что тоже оказалось непростой задачей, ведь на рынке мало кто интересовался грампластинками. Людям даром не нужны пластинки без лейбла, на которых просто что-то нацарапано шариковой ручкой.
Я проходил мимо его столика и спросил:
— Сколько ты за это возьмешь?
И показал на Томаса Бернхарда, издание в твердом переплете, почти новенькое.
Пятьдесят пфеннигов, сказал
— Слушай, я дам тебе три марки, иначе меня совесть заест.
Это хорошие книги, сказал я, и стоят немало. Я сел подле него и написал сзади, на ценниках, нормальные цены, и к вечеру он уже получил столько денег, что пригласил меня в дорогущий клуб «Тостер».
Первый и, собственно, последний раз, когда он меня чем-либо угощал, потому что он жалкий скупердяй. Заплатил за вход и купил две колы. И каждый раз он теперь напоминает об этом, когда я говорю ему, что он глупый, иссохший скупердяй — о том, что тогда, один-единственный раз он угостил меня, заплатил за вход и два напитка. Такси до дома опять же оплачивал я сам, что обошлось мне дороже, чем ему наши голодные посиделки.
Для Микро непостижимо, что за подержанные книги можно получить деньги. Много денег. Если подумать, «TV — Художественные фильмы» содержит телепрограмму на две недели и стоит всего две марки восемьдесят пфеннигов, какая-нибудь инструкция вообще ничего не стоит, равно как «Грув» или «Луп» — их тоже дают бесплатно. А сколько стоят новые книги! И ничего-то путного в них нет. Ничего, что могло бы пригодиться в жизни. Иногда мы подходим к магазинчику «Международной прессы», что в зоопарке, и листаем дорогие журналы на английском языке. Время от времени я покупаю какой-нибудь из них, и для Микро непостижимо, что я покупаю что-то, если уже его почитал.
«Да и зачем его читать, — наверное, думает Микро. — Ведь все это вполне заменяют красочные картинки и хороший звук». Не могу сказать, что он абсолютно неправ. Вспомните «451° по Фаренгейту», научно-популярный роман семидесятых годов, где все книги запрещены. Если у кого-то находят книги, их конфисковывают и тут же сжигают. Возможно, за хранение книг даже расстреливают, точно не помню.
Главный сжигатель книг лишь повторяет:
«К чему книги? Что существует, то существует. Зачем это описывать? Книги лгут». Все люди в «451° по Фаренгейту» смотрят телевизор или читают фотогазеты, которые, увы, в фильме показаны довольно примитивно. Хорошей музыки в фильме тоже нет. С хорошей музыкой никто и не пожалуется на отсутствие книг, и Микро этот фильм тоже понравился бы.
Кроме того, было бы меньше книг, и из-за каждой книги, каждой тайной книги пришлось бы дрожать, потому что из-за нее тебя могут поставить к стенке. Каждый год не издавали бы миллионы книг о том, как можно бросить курить, или как пользоваться новым Windows. За это никто не захотел бы умереть. Как раз это я и пытаюсь втолковать Микро — что за хорошую книгу можно отдать жизнь. За хороший ремикс он и сам бы умер, так сказать. Но ведь он молчит. И не читает.
Хуже армейской или гражданской службы для Микро была бы работа в букинистическом. Он воспринял бы это как исправительную колонию. Хуже ежедневных отжиманий, валяния в грязи или мытья посуды в доме престарелых. Хуже, чем сидеть без денег, и даже хуже, чем сидеть без музыки. Я спрашиваю:
— И даже хуже, чем СПИД?
— Да, — заверяет он, — хуже, чем СПИД.
Для Микро нет ничего мертвее книг.
— Осторожно, Микро, — говорю я ему. Он на целую голову ниже меня, и мы как раз идем по темному тротуару в страну грез.
— Забудь обо всем, что ты учил в школе, чтобы наконец увидеть все, как есть. И тогда, Микро, ты снова увидишь все те мелочи, которые тебя цепляют. Ты же умеешь находить звук на большом компакт-диске или мелодию, которые значат для тебя больше остальных и которые находишь только на третьем или седьмом сидюке, а не на сто восьмидесятом, в самом большом музыкальном магазине Европы. С чтением точно так же.