Фотькина любовь
Шрифт:
Лучше смерть сейчас! Бросился вперед, упал: автоматная очередь взрыла землю совсем рядом. Сергей рванулся в сторону, побежал в темноту. Немцы били из автоматов вслепую, и Сергея охватило чувство дикой злобы и какого-то необъяснимого ухарства: «Стреляйте, гады! Стреляйте, ироды проклятые! Шакалы!» У сухого кочкарника свалился. Как зверь, на четвереньках, запрыгал между кочками, все дальше и дальше от лагеря.
Его нашли разведчики из партизанского соединения капитана Михайлова. Притащили в штаб. Увидев капитана,
— Лейтенант Яковлев. Попал в плен к фашистам. Застрелиться не успел. Был без памяти.
— Застрелиться никогда не поздно, — пыхнул папиросой Михайлов. — Мы проверим. Если изменник — сами будем судить!
— Проверьте.
— Ваша военная специальность? — спросил капитан.
— Артиллерист. Пулеметчик.
— Артиллеристов нам надо… Можете ли вы сейчас выполнить задание нашего командования?
— Ослаб я, товарищ капитан… Ноги не держат… И горло, видите, проводом порезали…
Капитан слушал внимательно.
— Дайте поспать, — попросил Сергей и, не обращая ни на кого внимания, упал на лавку, заснул. Михайлов выдернул из кожаного портсигара новую папиросу, прикурил.
— Унесите его в лазарет, в отряд к Осипяну. Пусть кормят, лечат!
Заросший черной бородой разведчик вытянулся:
— Есть, товарищ капитан!
…Сидел у кровати Прокопий Переверзев.
— Петрович! А, Петрович! Вот настойку я принес. Говорят, выпьешь — легче будет.
— Легче? Ну, давай, попробуем!
— Давай, — обрадовался Прокопий, доставая из кармана бутылку. Налил по рюмке, выпили. Настроившийся на благодушную беседу Прокопий увидел, что Сергей вновь впадает в беспамятство, и примолк.
Бабка Анна пришла поздно вечером с судками, тарелками, с горячими щами, биточками, варениками, со своими, только ей принадлежащими, мыслями. Выгнала начавшего хмелеть Прокопия, а Елизавете сказала:
— Ты пошто не следишь за ним? Ты что, около него только богатство наживать хочешь? Гляди, богатство от смерти не спасает!
Пьяная Елизавета испугалась строгих глаз бабки Анны:
— Извините. Я как лучше хочу!
— Хотеть-то, девка, мало. Надо робить!
Эта девчонка, партизанская санинструкторша Наташа Ковригина — бой-девка. Принесла тазик, ведро горячей воды, белье.
— Снимайте вашу амуницию, товарищ лейтенант!
— Да что ты? Как же?
— Сбрасывайте все: штаны, гимнастерку. Побыстрее.
— Ну, отвернись хоть.
— Здрасте! — она погладила его по заросшим щекам, размотала бурую от крови повязку на шее. — Я буду его обрабатывать с зажмуренными глазами. Какой стеснительный! Паинька.
Потом осмотрела его еще раз с головы до ног, рассмеялась:
— Не надо раздеваться, товарищ лейтенант. На вас одни ремки. Сейчас. — Достала из сумки ножницы, расстригла, начиная с ворота, гимнастерку,
— Кто же это вас так?
— Спрашиваешь!
И тут она неожиданно шагнула к окну, ссутулилась и заплакала. Заплакала навзрыд, не жалея слез.
— Будь они вечно прокляты!
Почти месяц, а точнее — двадцать шесть дней, держала она Сергея на носилках.
— Вон кровать, а я тут на брезенте?
— Сразу видно — не партизан. Командир наш знаешь как это называет? Держать раненых в полной боевой. Если надо уходить — возьмем тебя — и на телегу. Понятно?
— Я — не раненый.
— Не раненый, а на шее шрам на всю жизнь останется… На волоске ты, Сережа, был…
— Ерунда.
Когда тело начало очищаться от струпьев, он, от природы смелый и даже дерзкий, сказал ей:
— Как думаешь, для того, чтобы полюбить, надо видеть любимого, как ты меня?
Она побледнела.
— Не надо, Сережа. Не время.
Все правильно. Не время влюбляться. В партизанском соединении Михайлова существовал неписаный закон: «Пока не уничтожим фашистского зверя и не освободим Родину — нет для нас женщин и нет любви!» Но любовь не подвластна приказам и относительно регулируется законами. Провожая Сергея в отряд, Наташа, расслабившись, безотчетно целовала его.
…— Слушай, лейтенант! Может, ты не артиллерист, а шпион, — говорил командир отряда Никола Осипян, накрыв волосатой рукой немецкий парабеллум, лежавший на столе стволом к Сергею.
— Не оскорбляй, — едва сдержался Сергей. — Иначе получишь!
Осипян засверкал белыми зубами — смеялся.
— Шутки шутить нечего, — продолжал Сергей. — Говори дело.
— Понимаю. Извини, — утихомирился Осипян. — Смотри карту. Вот река. Тут лес, а вот небольшое село Починки. Там гарнизон фрицев… Староста — предатель. Вешают наших каждый день… Надо гарнизон и старосту убрать. Продовольственные склады захватить, оружие — тоже.
— Ну?
— Михайлов приказал нашему отряду взять Починки. А как взять? Под огонь пойти? Крови много, ох, много! Пулеметные заставы вокруг села.
— Что вы предлагаете?
— Идти на хитрость. Пошлем, понимаешь, парламентеров с белым флагом. Пусть скажут: «Скоро зима, партизаны голодают, хотят сложить оружие». А с юга всем отрядом, понимаешь, налетим, закрепимся в селе!
— Не пойдет! — Сергей не обратил внимания на заигравшие в глазах командира бешеные огоньки. — Почему? Вот почему. Во-первых, немцы не поверят, что партизаны сдаются, во-вторых — встретят парламентеров пусть даже два взвода, все остальные останутся на местах и польют конников огнем. Погибнут парламентеры, побьют и остальных партизан.