«Фрам» в полярном море
Шрифт:
«Теперь здесь вокруг достаточно оживленно, – писал я в дневнике 20 июня. – Маленькие люрики летают взад и вперед, садятся на лед, щебечут, порхают у самого входа в палатку. Глядеть на них одно удовольствие; жаль только, что они слишком малы. Стаями мы их не видели, почти всегда лишь парами. Замечательно, как увеличилось число птиц за последние дни после того, как позавчера начался и еще до сих пор не утих западный ветер. Всего удивительнее внезапное появление множества люриков. Все чаще пролетают они с шумом и веселым щебетом мимо палатки, создавая иллюзию, что мы снова очутились в более гостеприимных краях. Внезапное появление этих птичек – интересный факт. Но толку от него мало: твердой земли не видно, а путь по льду – хуже и быть не может. Продолжительная оттепель, которая бы ускорила таяние снега, не наступает.
Вчера утром перед завтраком я пошел по направлению к югу, чтобы посмотреть, каков там лед. Сначала он был ровный и гладкий,
С этим решением я и вернулся. Путь был все такой же: сплошь мокрый снег, и я глубоко увязал в сугробах между торосами, которых было немало. Теперь мы уже не разрешали себе и завтракать по-настоящему: съев по 50 г хлеба да по 50 г пеммикана, принялись готовить каяки к спуску на воду, а также приводить в порядок насосы, чтобы груз в каяках не пострадал от течи. Пришлось, кроме того, заделать дыру в моем каяке, которую я раньше не заметил. Потом скромно закусили 60 г алейронатного хлеба с 30 г масла на каждого и заползли в спальный мешок с намерением спать как можно дольше, чтобы убить время и обойтись без лишней трапезы.
Теперь все дело в том, чтобы продержаться до тех пор, пока снег не стает и путь не улучшится. В 1 ч дня сегодня, выбравшись из мешка, позавтракали чуточку пороскошнее: поели рыбной запеканки. Досыта есть мы себе больше не позволяем. Решено пуститься в путь, попробовав новую тактику: не избегать полыней, но искать их и пользоваться ими для продвижения на веслах. Во всяком случае это, конечно, должно помочь хоть немного. И чем дальше к югу, тем полыней, конечно, будет больше, а вместе с тем увеличатся надежды на какую-нибудь добычу.
Вообще же, по правде сказать, положение наше печальное, никаких видов на успех в ближайшее время, так как во всех направлениях лежит сплоченный, непроходимый лед, а запасы быстро убывают; попытки наловить рыбы сетью-волокушей окончились полнейшей неудачей. Долго и старательно я греб в каяке, волоча за собой сеть, но в улове оказался один крылоногий моллюск (Clio borealis) да несколько ракообразных. По ночам я часами лежу без сна и думаю, как найти лучший исход…»
Глава шестая
В «Лагере томления»
«Суббота, 22 июня, половина девятого утра, после обильного завтрака из тюленьего мяса, печенки, сала и бульона.
Лежу я сытый, довольный и отдаюсь чудесным грезам: вся жизнь снова озарена солнцем. Одна маленькая случайность может изменить все! Вчера еще – да и вообще последние дни – все представлялось в самом мрачном свете: путь казался невозможным, лед до отчаяния тяжелым, никаких видов на удачную охоту – вообще полная безнадежность. И вдруг около наших каяков вынырнул и стал вертеться вокруг нас большой тюлень. Йохансену удалось всадить в него пулю как раз в ту самую минуту, когда он собирался исчезнуть. На наше счастье, этот тюлень – первый и единственный морской заяц, лахтак (Phoca barbata) [291] , виденный нами за все путешествие, – продержался на воде ровно столько, сколько потребовалось, чтобы я успел подцепить его багром. И вот теперь мы на целый месяц обеспечены продовольствием и горючим. Спешить больше нечего: можно посидеть на месте, отдохнуть, приспособить получше нарты и каяки для плавания, половить рыбу и выждать улучшения пути. В течение стольких дней мы жили впроголодь, а ведь теперь у нас за ужином и за завтраком еды вволю. Будущее кажется теперь светлым и многообещающим; темные тучи не заслоняют нам солнца.
291
Морской заяц, лахтак (Erignathus barbatus ?) – самый крупный представитель семейства настоящих тюленей. Достигает в длину 2—2,5 м. Вес 250—300 кг. Распространен кругополярно.
В четверг вечером 20-го мы тронулись в путь, не питая особых надежд. Путь был такой же, как и накануне: образовавшийся за день наст не особенно улучшил дело. Если нарты прорезали наст, их нельзя было сдвинуть с места, не приподняв, а при поворотах между неровностями они врезались в наст и останавливались. Лед был неровен и труден для перехода, снег вязкий и пропитанный водой, так что даже на лыжах мы глубоко тонули в нем. Не продвижение, а сплошное мучение. Вдобавок эти бесконечные полыньи. Правда, они часто смыкались от сжатия льдов, и переправляться через них было не так уж трудно, но все-таки постоянно приходилось кружить и делать обходы.
Мы ясно видели, что долго так идти невозможно. Оставалось одно: отделаться от всего, без чего мы так или иначе могли обойтись, и двигаться дальше как можно быстрее налегке, имея с собой лишь умеренный запас продовольствия, каяки, ружья и самую необходимую одежду. Так, по
Решив произвести все эти реформы на следующий день, мы тронулись дальше и скоро приблизились к длинному разводью, через которое нужно было переправиться. Мы быстро спустили оба каяка рядышком на воду, крепко связали их вместе, положив поперек лыжи и пропустив последние под стропы; получился прочный плот. Затем поставили на них нагруженные нарты – одни на нос, а другие на корму.
Переправа через полынью
Рисунок Фритьофа Нансена
Нас смущали только собаки; каким образом захватить их с собой? Но они сами прыгнули за нартами на каяки и улеглись там так, будто они ничего другого и не делали в своей жизни. Кайфас восседал на моих нартах на носу, а две другие улеглись на корме. Пока мы возились со всей этой работой, впереди нас то показывался, то снова скрывался под воду тюлень; но я не хотел стрелять, пока каяки не будут готовы к спуску на воду, чтобы быть уверенным, что мы подхватим добычу прежде, чем она пойдет ко дну. Но тюлень, конечно, за это время скрылся и больше не показывался. Эти тюлени, как заколдованные: появляются только для того, чтобы подразнить нас. В этот день они показывались дважды, но я тщетно выжидал удобной минуты; раз даже выстрелил и– промахнулся! Это уже третий промах по тюленю. Если так и дальше пойдет, плохо наше дело; мы быстро расстреляем наши патроны. Я заметил, что целился слишком высоко для таких коротких расстояний, вот и получается перелет. Итак, мы уселись и пустились по синим волнам в первое наше дальнее плавание. Со стороны посмотреть – крайне странный плот: нагромождение нарт, мешков, ружей, собак и людей. Настоящий цыганский табор, по словам Йохансена. Если бы тогда кто-нибудь неожиданно встретился с нами, то, конечно, не знал бы, за кого нас принять. Во всяком случае, не за исследователей северных полярных стран.
Нелегко было грести веслом в промежутке между нартами и лыжами, торчавшими с обеих сторон, но, приноровясь, мы довольно хорошо подвигались вперед и скоро пришли к заключению, что сочли бы себя счастливыми, если бы могли плыть так целый день, вместо того, чтобы тащить несносные нарты по этому проклятому льду. Правда, каяки протекали, и нам приходилось откачивать воду; но с этим легко было примириться – только бы побольше открытой воды вокруг.
Наконец, очутились мы по другую сторону разводья. Я выпрыгнул на край льдины и только хотел подтянуть к себе нарты, как услыхал рядом сильный всплеск. Это был тюлень. Немного спустя послышался такой же плеск с другой стороны, а в третий раз показалась огромная голова. Животное пыхтя плавало взад и вперед, но скрылось, глубоко нырнув под край льдины, прежде чем мы успели достать ружья. Этот великолепный жирный заяц был бы для нас хорошей добычей. Мы были уверены, что он исчез совсем, но едва я успел наполовину втащить на льдину первые нарты, как толстая голова опять показалась возле самых каяков, все так же пыхтя и отдуваясь. Я взглянул на свое ружье, – оно лежало в каяке, и мне не дотянуться было до него. «Йохансен, бери ружье, стреляй в него! Да скорей же, скорее!» Йохансен ждать себя не заставил, он вскинул ружье к щеке, и в ту самую минуту, когда заяц снова приготовился исчезнуть подо льдом, раздался выстрел. Тюлень взметнулся, лег на спину и заколыхался на воде. Кровь хлестала у него из головы. Я бросил нарты, схватил гарпун и с быстротой молнии всадил его глубоко в жирную спину зайца, который еще вздрагивал, распластавшись на воде. Теперь он вдруг весь задергался, – оказывается, он еще был жив. Опасаясь, что тонкий гарпунный линь не выдержит, если огромное животное вздумает воскреснуть по-настоящему, я выхватил нож из ножен и всадил его тюленю в горло. Ручьем хлынула кровь. Вода далеко вокруг окрасилась красным. Обидно было, что драгоценная кровь таким образом пропадает даром. Но делать нечего; лишь бы не упустить самого тюленя. На всякий случай я всадил в него еще один гарпун.