«Фрам» в полярном море
Шрифт:
Итак, снова воскресенье. Как медленно все же проходят дни! Я работаю, читаю, пишу, мечтаю. Иногда завожу орган, совершаю прогулки во мраке по льду. Низ горизонта на юго-западе залит темным, густым и горячим багрянцем, в нем как будто воплотились все тайные вожделения жизни, а сам отблеск солнца такой далекий, уходящий вглубь, как страна грез раннего детства. Повыше багрянец переходит в оранжевый цвет, затем, постепенно бледнея, становится зеленовато-голубым; повыше сгущается в глубокую, усыпанную звездами синеву и, наконец, исчезает, как глубокая загадка жизни, в бесконечном пространстве, которого никогда не озарит никакой рассвет. На севере дрожат дуги слабого северного сияния, еще неуверенно трепетные, словно пробуждающиеся влечения, которые затем внезапно, по мановению волшебного жезла, прорвутся, хлынут по темной синеве неба сверкающими снопами
Я могу сидеть и смотреть, смотреть без конца, не в силах оторвать взор от этого сказочного горения на западе, где бледный и тонкий серебристый серп луны погружает свой нижний край в кровавый отблеск. Мысли рвутся сквозь этот отблеск к солнцу, которое так далеко-далеко, и к ней, единственной, к нашей будущей встрече… Мне чудится, что, выполнив свою задачу, полным ходом, под всеми парусами, мчится «Фрам» по родному фьорду, приветствуемый народом, раскинувшимися по обеим берегам улыбающимися, залитыми солнцем горными лугами, лесами и жилищами… А затем… О, тысячи часов и дней лишений растают в беспредельном восторге одного мига свидания…
Брр… Леденящий порыв ветра. Я прихожу в себя, вскакиваю и начинаю ходить взад и вперед. Да, мечты, мечты! А цель еще так далеко, сотни и сотни миль между нами, лед и земля, и снова лед. А нас носит здесь вдобавок, как по заколдованному кругу, и ничего еще мы не достигли. Остается лишь ждать, ждать. Чего?
Мне пастбище горное снилось,Играл со мной солнечный луч;Проснулся – на острове голом,Под пологом черным из туч.Еще взгляд на звезду родины, на ту самую, что сияла тогда вечером над мысом Челюскина, и я взбираюсь на судно, где ветряная мельница машет крыльями на холодном ветру и электрический свет льется через иллюминаторы в ледяную ночь полярной пустыни».
«Среда, 8 ноября. Буря, свирепствовавшая последние два дня, совершенно стихла. Сегодня– ни ветерка; остановилось даже наше ветряное колесо. Прошлой ночью попробовали не брать собак на борт, как делали до сих пор, и оставили их на льду. В результате опять одна собака ночью растерзана другими. На этот раз поплатился жизнью Улябранд, старый, беззубый бурый пес. Той же участи подверглись еще раньше Иов и Моисей.
Наблюдения за вчерашний вечер показали, что находимся на 77°43 северной широты и 138°8 восточной долготы, следовательно, еще южнее, чем раньше. Ничего не поделаешь, но дело дрянь. Мало утешает даже то, что мы теперь восточнее, чем когда-либо.
Опять новолуние, и надо, значит, ожидать сжатия; подвижки льда уже начались; он стал вскрываться еще в субботу и с каждым днем дробится все больше. Полыньи довольно крупные, и подвижки все ощутительнее. Вчера наблюдали первые признаки сжатия; утром, в 5 ч, оно было еще заметнее. Сегодня лед вскрылся вдоль всего судна, и «Фрам» почти наплаву.
…Вот сижу в тихую полярную ночь на плавучей льдине и вижу лишь звезды над головой. Где-то далеко нити жизни переплетаются в замысловатую ткань, которая тянется непрерывно от нежной утренней зари жизни до ледяного безмолвия смерти. Мысли следуют одна за другой, целое расщепляется на части и становится таким мелким, мелким. Над всем этим господствует один вопрос: «Зачем ты уехал?» Да разве мог я иначе? Разве может поток остановить свой бег или побежать вверх по склону?
Мой план рухнул. Построенный из теорий дворец, который я гордо и самоуверенно воздвигал, свысока относясь ко всем вздорным возражениям, при первом же дуновении ветра рассыпался, словно карточный домик. Можно строить самые остроумные гипотезы – будьте уверены, действительность над ними посмеется. Верил ли я сам в них твердо? О да, временами, чаще всего верил. Но то был самообман, дурман какой-то. За всеми доводами рассудка таилось внутреннее сомнение. Кажется, чем дольше и горячее я отстаивал свои теории, тем сильнее росли сомнения. И все же… Нет, нет. Нельзя отбросить такие, например, доказательства, как сибирский плавник. Но если мы все-таки на ложном пути, что тогда? Чьи-то надежды будут обмануты – вот и все. Если мы даже погибнем, – что значит наша гибель в бесконечном круговороте вечности?».
«Четверг, 9 ноября. Сделал сегодня серию измерений температуры и брал пробы морской воды через
«Пятница, 10 ноября. Возился все утро со вчерашними пробами воды, исследуя их с помощью электрического аппарата Торнё, [143] требующего, ко всеобщему ужасу, соблюдения абсолютной тишины на борту. Люди ходили на цыпочках, разговаривали тишайшим шепотом. Забыться, однако, нетрудно; нет-нет, да кто-нибудь начнет колотить по палубе или вздумает подпиливать что-то в машинном отделении. Однако тотчас же властный голос командира водворял тишину. Дело в том, что измерения эти производятся с помощью телефона, в который слышится чрезвычайно слабый, медленно замирающий звук; момент, когда он совсем затихнет, надо точно заметить. Соленость во всех слоях, вплоть до самого дна, оказалась поразительно небольшой; должно быть, морская вода перемешана здесь с пресной сибирских рек.
143
Электрический прибор Торте – прибор определения солености морской воды по величине ее электропроводности (электрический галинограф).
Утром был напор льда, длившийся почти до полудня; с различных сторон слышался треск. После полудня лед совсем разошелся и под бортом судна открылась большая полынья. Около половины восьмого началось сжатие, лед нажимал на борта и дробился на мелкие куски. Около полуночи слышался треск сталкивающихся льдин в южном направлении».
«Суббота, 11 ноября. В течение дня произошло несколько сжатий. Молодой лед достигает примерно 39 см толщины. Сверху он крепок, но с нижней стороны рыхлый, пористый. Начал он намерзать в ночь с пятницы, 27-го, на субботу, 28 октября, в большой полынье около нас. За первую ночь ледяная корка достигла толщины 8 сантиметров, а за три первые ночи вместе – 13 см. Таким образом, для нарастания остальных 26 см потребовалось 12 суток. Уже эти беглые наблюдения показывают, что нарастание льда идет быстрее, пока корка тонка, и все больше замедляется по мере утолщения ее; когда лед достигает определенной мощности, нарастание, как показали позднейшие наблюдения, вовсе прекращается.
Любопытно, что сжатие льда продолжалось сегодня весь день; никакого перерыва и ни намека на обычную закономерность».
«Воскресенье, 19 ноября. С 11-го числа жизнь идет ровной, однообразной чередой. Ветер в течение всей недели южный, только сегодня легкий северо-северо-западный. Сжатия были у нас за это время много раз, слышится также грохот на юго-востоке. Вообще же лед необычайно спокоен и плотно облегает судно. После последнего сильного напора мощность льда под килем судна достигла 4–5 м. [144]
144
Позднее нам приходилось пробивать лед мощностью до 10 м, не достигая его нижней поверхности.
Скотт-Хансен вычислил сегодня позавчерашние наблюдения и порадовал сообщением, что с 8-го подвинулись на север на 44 и немного на восток. Находимся теперь на 78°27 северной широты и 139°23 восточной долготы. Так далеко к востоку мы еще не заходили. Ура! Только бы и дальше дрейфовать в том же направлении.
«Фрам» – жилище теплое и уютное. Стоит ли шестиградусный мороз или тридцатиградусный, все равно не топим. И вентиляция первоклассная, в особенности с тех пор, как поставили вертушку. В общем зимняя стужа проходит через вентилятор. Несмотря на морозы, нам и горя мало, – тепло и уютно при одной горящей лампе. Я подумываю, не убрать ли вообще печку: только мешает. По крайней мере, хоть в смысле защиты от зимнего холода расчеты оправдались. И на сырость тоже жаловаться нельзя. Правда, в одном или двух местах, особенно в четырехспальных каютах, она собирается и даже течет каплями, но это пустяки по сравнению с тем, что бывало на других судах; стоит немного протопить, и она совершенно исчезнет.