Франция. Большой исторический путеводитель

Дельнов Алексей Александрович

На другой берег в российские пределы перешли старая и молодая гвардия, кавалерия Мюрата, потянулись один за другим корпуса, возглавляемые маршалами. Уцелевший участник похода вспоминал: «Перед нами лежала пустыня, бурая, желтоватая земля с чахлой растительностью и далекими лесами на горизонте». Далее мемуарист утверждает, что эта картина уже тогда показалась ему зловещей. Как знать - может, уже показалась, а может, еще нет.

***

Не будем слишком подробно говорить об этой войне. В конце концов, мы привыкли считать, что «гроза двенадцатого года» - это в первую очередь наша история,

а не чья-либо еще, пусть даже французская. Ограничимся (если удержимся) рассмотрением несколько схематичным.

Русских генералов Наполеон ставил невысоко. Хорошим военачальником (хоть и не очень умным) считал Багратиона, с большими оговорками выделял Беннигсена - но знал, что оба они в настоящее время на вторых ролях. Кутузова, несмотря на то, что разбил его под Аустерлицем, ценил за хитрость и осторожность - но Кутузов вообще был не у дел. О Барклае-де-Толли ничего конкретного Наполеон не знал, а потому думал, что он вряд ли выделяется из общего среднего уровня (про покойного Суворова генерал Бонапарт в свое время говорил: «У него есть сердце великого полководца, но нет его ума». В устах весьма чувствительного к чужой славе человека, это уже похвала).

До Вильно Великая армия дошла, практически не встретив сопротивления, если не считать нескольких перестрелок с казаками. Сюда к Наполеону прибыл посланный императором Александром генерал Балашов с последним предложением о мире, но встретил решительный отказ, причем высказанный в тоне резком и высокомерном. Французский император считал, что переговоры будут уместны только после большого сражения, которое он несомненно выиграет - а тогда и разговор будет другой.

У Наполеона были основания чувствовать свое превосходство: его армия была как минимум вдвое сильнее противника. Несколько расстроили его только донесения разведки, что русские поспешно покидают пресловутый Дрисский лагерь, в котором их армия, напротив, должна была сосредотачиваться (по заранее составленному плану иностранного специалиста Фуля). Тут бы он всех наших и прихлопнул.

Русская армия отступала двумя колоннами: одной, большой командовал Барклай, другой Багратион. За Барклаем Наполеон двинулся с главными силами сам, против Багратиона отрядил маршала Даву и своего брата вестфальского короля Жерома («царя Ерему»). Два корпуса (где преобладали австрийцы и баварцы) Наполеон выделил для действий на северном фланге с угрозой столице российской империи - им противостоял корпус Витгенштейна (которого потом иногда именовали «спасителем Петербурга»). На южный фланг были отряжены две дивизии - чтобы встретить русские войска, освободившиеся после поспешно заключенного с Турцией мира и теперь спешащие на подмогу основным силам (армия Чичагова).

У Багратиона ситуация была сложнее некуда, он почти неизбежно должен был попасть в гибельное окружение. Однако «царь Ерема», мужчина самоуверенный, но ума не великого, с заданием не справился, и Багратион выскользнул из мешка.

Отступление наших колонн прикрывали отряды Остермана-Толстого, Раевского и других генералов, не раз вступавшие в тяжелые неравные бои. На подступах к Смоленску солдаты Раевского бились так отчаянно, что один из лучших наполеоновских маршалов Ней едва не угодил в плен.

У Смоленска две части русской армии соединились, но генерального сражения, которого так желал Бонапарт, Барклай-де-Толли, несмотря на протесты Багратиона, не принял. Город защищали, чтобы обеспечить отход на восток остальных сил, корпус Дохтурова и дивизии Коновницына и принца Вюртембергского. Держались они с такой отвагой, что Наполеон обрадовался было, решив, что перед ним вся русская армия.

Штурм города продолжался двое суток, 16 и 17 августа.

В ночь на 18-е все окрестности сотряслись от страшных взрывов и озарились пламенем пожарища. Русские, оставляя Смоленск, взорвали пороховые склады и спалили часть города. Офицеры силой выгоняли из него солдат, не желавших оставлять позиции.

Наполеон, объезжая улицы, заваленные трупами и брошенными на милость победителя раненными, по одним свидетельствам, был мрачен, по другим (например, одного из самых близких к нему людей - дипломата Коленкура) - в приподнятом настроении. Противоречивость источников - дело обычное, но ведь и люди, особенно такие, как корсиканец Наполеон Бонапарт, переменчивы. Так что не будем вдаваться в изыскания, почему у одного мемуариста император, вернувшись к себе на квартиру, отстегнув саблю, бросает ее на cтол и произносит: «Кампания 1812 года окончена»; а у другого заявляет окружающим: «Через месяц мы будем в Москве, а через шесть недель будем иметь мир».

Дальнейшие события показали, что, конечно же, ему стоило закрепиться на этом рубеже, и, подтянув подкрепления, спокойно подготовиться к кампании будущего года, когда он мог бы выбирать, куда двинуться - на Москву или на Петербург. Но Наполеон не был бы самим собой, если бы смог стерпеть, что русская армия опять оторвалась от него, а он так и не дал ей генерального сражения. Значит - опять вдогонку.

Но и Россия уже зароптала: сколько еще родной земли, сколько еще городов можно оставлять врагу? Барклая, главнокомандующего соединившейся армии, в Петербурге в открытую обвиняли в измене. Оттуда не видно было, насколько неравны силы, и там не могли понять, что Барклай-де-Толли действует единственно возможным образом.

Однако не видели этого и боевые соратники. Из штаба Багратиона писали в столицу: «Министр ведет гостя прямо на Москву» (Барклай был одновременно военным министром). Атаман Платов после сдачи Смоленска в глаза сказал командующему следующие слова: «Вы видите, - я одет только в плащ. Я никогда не надену больше русского мундира, так как это стало теперь позорным». И эти слова довели до самого Александра, а тот передал их состоявшему при нем комиссару английского правительства Вильсону.

Но и Наполеон уже не помышлял о полном разгроме России - за три месяца он основательно прочувствовал и масштабы страны, и стойкость ее солдат. Да и военное мастерство русских генералов - они оказались вовсе не такими бездарями, как он полагал. И еще он понял, что этот народ настроен на борьбу решительную, готов не жалеть для нее ничего: русские жгли не только села, они не пощадили и такой богатый торговый город на Днепре, как Смоленск. Чуть позже он убедится, что ему противостоит не просто решимость, но «остервенение народа», непримиримость его - от простого мужика до царя. Нечто подобное он видел в Испании - но там не было ни царя, ни сильной армии, ни вообще государства - одни только самоотверженные мужики.

***

Русская армия, отступив немного от Смоленска по Московской дороге, дала наседавшим корпусам Нея и Даву и кавалерии Мюрата два боя - у Валутиной горы и у Лубина. Русские потеряли 7 тысяч человек, французы еще больше. Но в большое сражение эти столкновения опять не переросли - отход продолжался.

29 августа в Царевом Займище к армии прибыл новый главнокомандующий - Кутузов. Александр невзлюбил его после Аустерлица, но больше назначить было просто некого, а еще Кутузов был популярен у патриотической придворной партии, да и вообще у русского дворянства. Барклая оставили во главе его прежней армии - 1-й Западной, 2-й командовал Багратион.