Француженки не верят джентльменам
Шрифт:
Она остановилась перед фонтаном, и когда Габриэль поравнялся с ней, подвинулась так, что оказалась лицом к нему, но по другую сторону бассейна.
– Вам повезло, что вы такой пылкий, – горько сказала она.
– Я знаю, – с отчаянием произнес он, засовывая руки в карманы и прислоняясь плечом к жасмину. – Невыносимо думать, какой была бы моя личная жизнь, если бы при таком темпераменте я был бы уродом. Так о чем я говорил?
– Вы так… невероятно… высокомерны.
– Я знаю. – Его голос звучал раздраженно. – Но не вижу, в чем был высокомерен с тобой. Кажется, игнорировать твои сигналы было бы гораздо более высокомерным,
Ее сигналы. Она скрипнула зубами, чтобы преодолеть желание обеими руками схватить его за волосы, с силой наклонить его голову, чтобы он почувствовал боль, и впиться в его чувственный высокомерный рот. Это научит его считать ее сигналы не столь очевидными.
– Вы обращаетесь со мной, будто я ваша… ваша… – Она искала в уме такое французское слово, какого никогда не слышала в юности, когда летом приезжала к отцу. – Pute [50] .
50
Pute – сучка, шлюха (фр.).
Вид у Габриэля стал таким, будто он шел, весело насвистывая, и неизвестно откуда получил удар сковородой по лицу. Ему потребовалась целая минута, чтобы издать хоть какой-нибудь звук.
– Я – что?
Она сжала губы и смотрела на него, не желая повторять отвратительное слово.
Он покачал головой, словно в ней звенело, и резко сел на каменную скамью рядом с выкрошившейся мраморной мордой. На каменной стене позади него жасмин свисал дикими запутанными лозами.
– В таком случае у меня и вправду манеры чудовища, – ошеломленно сказал он.
Она начала жалеть, что не прикусила свой язычок. Он выглядел… огорченным. Казалось, он больше не собирается ходить вокруг да около, а будет называть вещи так, как он их понимает, с этой его тупой точностью, которая выглядела столь вызывающе и приводила ее в бешенство.
– Но я думаю о тебе вовсе не так, – сказал он через секунду. Она не знала, что его голос может звучать столь покорно. Ей это не понравилось. – Не как о pute. То есть я не… – Он с силой сжал камень скамьи. – А что точно означает обращаться с тобой как с pute? То, что я хочу заняться с тобой сексом?
Когда же она перестанет таять, слушая, как он говорит такие вещи?
– Дело в том, что ты действуешь так, будто тебе достаточно лишь щелкнуть пальцами.
Он уставился на нее. Негодование росло и вырвалось наружу.
– Я щелкаю пальцами моим работникам. Если они ползают, как вареные мухи, то должен же я указать им на это. Но никогда и ничего я не приказывал тебе. Я говорю с тобой как с равной. Потому что ты такая и есть.
Она скрестила руки на груди. Просто на тот случай, если ее рубашка окажется недостаточно толстой, и он сразу поймет, как она хочет его.
– Вот, значит, как вы говорите со всеми равными вам? – возразила она сухо.
– Нет, – сказал он таким тоном, будто считал ее глуповатой. – Но другие не смотрят на меня так, словно хотят, чтобы я уволок их в какое-нибудь темное и опасное место. – Она и вправду когда-нибудь убьет
Ее глаза невольно пробежали по всему его телу. Она отметила, как футболка облегает плоские мышцы живота, как мускулы на руках выступают от напряжения, как длинные ноги, вытянутые на скамье, подчеркивают его сексуальность в этом безмятежном мире жасмина, струящейся воды и древнего камня. Осознание, что он говорит правду, встряхнуло ее: он действительно был возбужден. В мире остались только они, спрятавшиеся у фонтана ранним утром, и он хочет ее. Если бы она подошла, если бы прижалась к нему, он бы…
– Наверное, я мог бы вести себя осторожнее и благороднее, если бы ты перестала так смотреть на меня. Может быть. А может, уже слишком поздно, – признался он.
– Значит, вы так себя ведете, потому что я кажусь легко доступной, – горько сказала она.
Его брови сошлись.
– Что? Я никогда не говорил ничего подобного. – Он помедлил. – Enfin, ты можешь быть доступной. Если хочешь. Я не буду думать о тебе хуже. – Он украдкой бросил на нее взгляд, полный надежды. – Я не перестану уважать тебя лишь оттого, что ты хочешь заняться со мной сексом. Если отсюда возникла мысль о pute.
Она разрывалась между непреодолимым желанием ударить его и желанием полностью сдаться, чтобы стать… доступной. Чтобы ее просто уволокли в какое-нибудь темное и опасное место и чтобы на нее еще раз нарычали. Если работаешь с шеф-поваром, то это еще не значит, что ты обязана вступать с ним в сексуальную связь. Идиотка. Ты не должна каждый раз так реагировать на шеф-поваров.
– Но я… А что плохого в том, как я веду себя? В любом случае, что бы я ни делал, я это делаю, потому что ты такая… аппетитная.
Ее губы раздвинулись.
Его тоже.
– Ты сладкий, изысканный золотисто-коричневый десерт, нежно посыпанный фисташками. Я мог бы насладиться тобой с самой трепетной нежностью, с которой… – Его руки парили в воздухе, пока он это говорил. Она завороженно наблюдала, как рождались эти слова. Его язык касался зубов, губ… – Вот ты стоишь здесь, прямо передо мной, и словно хочешь, чтобы я воспользовался ситуацией. Но каждый раз, когда я пытаюсь сделать это, наталкиваюсь на какое-то силовое поле. И начинаю чувствовать себя как та собака с электронным ошейником, которую поманили чем-то очень вкусным, но невидимая ограда ее не пускает, удерживая на определенном расстоянии от вожделенной вкусняшки. – Он покачал влажной косматой головой. – Это заставляет меня умирать от желания.
Умирать от желания. Казалось, ее сердце выскочит из груди прямо в его ладони. Только подумать, что этот мужчина сходит по ней с ума, умирает от желания.
Он зажмурился.
– Вот, putain. Ты опять меня дразнишь.
Черт возьми! Она отступила на шаг и ударилась о покрытую жасмином стену. Лозы вцепились ей в волосы.
Он открыл глаза и посмотрел на нее, стоящую спиной к стене среди темно-зеленых лоз и белых звездочек. Она ощутила себя… пойманной. Лозы жасмина удерживали ее для него. Если бы сейчас он прижал ее к этой стене и поцеловал, она не смогла бы произнести ни слова протеста.