Француженки не верят джентльменам
Шрифт:
Потому что ей не нравится, когда ее имя печатают мелким шрифтом, поняла она впервые в жизни. Она любила и самих этих невероятных шеф-поваров, и все, что они делают. Она получала наслаждение, когда восхваляла их, рассказывала о них всем, кто пожелал бы купить ее книгу или посмотреть ее блог. Ей хотелось, чтобы то, что она делает, тоже чего-то стоило. Пусть оно и не будет великим, но все равно должно быть замечено и признано. И чтобы ее имя было напечатано в центре и крупным шрифтом.
Габриэль выглядел так, будто был в бешенстве. Полуголый, разъяренный. А когда он был таким, то на самом деле выглядел великолепно. Все его прекрасно очерченные мускулы были напряжены
– Никогда не думай о себе так. То, что я делаю, это все для тебя. Самое прекрасное, что я смогу сделать в этом мире, будет предназначено только для того, чтобы ты это съела. – Он наклонился ближе и процедил сквозь зубы: – Чтобы доставить тебе удовольствие. Я призывал тебя, будто чертова светлячка, и ты нашла меня. Теперь я думаю только о тебе, когда работаю в кухне. Никогда не смей говорить, что за тебя стоит бороться меньше, чем за меня.
Он склонился над нею, потом опустился на край кровати рядом с ней. Она сидела, скрестив ноги. Его лицо оказалось слишком близко, и она почувствовала, что он пересек границу ее личного пространства. Его глаза блестели, как средиземноморское солнце, их синева почти резала глаз. Джоли подняла руку и согнула ее, защищаясь от его напряженного лица.
Она вдруг задумалась – а действительно ли он любил ее, когда говорил ей об этом? Но потом решила: «Конечно же, любил тогда и любит теперь, а ты просто дура, если сомневаешься. Оскорбительно даже спрашивать об этом».
Ей хотелось сказать: «Я тоже тебя люблю». Но он был таким большим, во всех смыслах, да и знала она его всего лишь несколько недель, если не считать времени, проведенного над кулинарной книгой отца, пока она пыталась создать совершенное описание Розы как отражения души Габриэля.
Он был удивительным, но просто она еще не готова. Будто какие-то мускулы внутри ее слишком напряжены и не могут позволить любви завладеть ею.
Поэтому она и продолжала сидеть неподвижно, смотрела на него и не знала, что сказать. Ее пальцы ласкали его щеку неосознанным легким движением, а сама она тонула в его синих глазах.
Его напряжение постепенно спадало, пока они сидели так, глядя друг на друга, и что-то в ней тоже начало расслабляться, – возможно, те самые загадочные внутренние мускулы.
Габриэль и вправду был удивительным. Она подняла руку, положила на его другую щеку, отодвинув упавшую ему на лоб прядь волос, и пристальнее вгляделась в его синие глаза. Затем начала улыбаться, и как только ее губы начали раздвигаться…
Габриэль тяжело вздохнул и нагнулся, упираясь лбом в ее лоб.
– Просто мне нужно больше твоего времени, – сказал он, обнимая ее. – Терпеть не могу, что ты каждую неделю ездишь в Париж. И мне всегда нужно как-то знать, что ты вернешься.
– У меня контракт, по которому я обязана вернуться, Габриэль! Чего тебе еще надо?
– Я знаю. – Он обнял ее крепче. – Я знаю. Но Пьер…
Она прижалась к нему, однако ощущение неудачи каким-то образом все же проникло в нее, хотя она и была окружена огромной защитной энергией Габриэля. Сможет ли она дальше выдерживать депрессию отца? А если учесть, что произошло между ним и Габриэлем, то как она сможет оставаться с ними обоими, как бы находясь между ними? Иногда она спрашивала себя: неужели необходимость победить ее отца и была той силой, которая притягивала Габриэля к ней? Неужели она и вправду не заслуживает ничего, кроме мелкого шрифта под картинкой? Неужели она похожа на песчинку, которую несет бурный поток и которая скоро затеряется без следа? Неужели она так сильно заблуждается в отношении себя, своей значимости?
– Габриэль, –
– Oui [104] , chaton? – прошептал он ей в макушку, и она ощутила нежное прикосновение его дыхания к ее волосам.
– Ты сделаешь для меня Розу?
В ответ молчание. Она почувствовала, как напряглись мышцы рук, обнимающих ее. Потом он отодвинулся.
– Джоли, – Габриэль отвернулся, и лицо его стало жестким, – не проси меня об этом.
Значит, нет. И глупо испытывать такое разочарование. Он ушел далеко вперед от того десерта, все кончено. Роза оставила после себя слишком много боли. Габриэль, конечно, не отстранялся от Джоли, или, во всяком случае, она этого не замечала. И вдруг с тревогой вспомнила, как однажды он сказал: «Я пытался». Но все же ей почему-то казалось, что если он сделает эту Розу для нее, то она сможет полностью доверить себя ему. Она могла только строить догадки, почему так считает. Возможно, потому, что это дало бы ей ощущение, будто он наконец доверил ей самую уязвимую часть себя, пригласил ее в самую хрупкую, самую драгоценную часть своей души. Хотя у Габриэля была масса других способов пробиться к Джоли, получить власть над ее жизнью, удержать ее для себя.
104
Oui – да (фр.).
Она вздохнула и прижалась на секунду лбом к его плечу, а потом взяла себя в руки и встала.
– Возможно, сейчас неподходящий момент, но я должна идти, если хочу успеть на поезд, – сказала она.
А Габриэль подошел к окну и стоял там, глядя через улицу на свою квартиру, сжав кулаки и стиснув зубы.
Через час Габриэль смотрел на отходящий поезд и думал о том, что для него не будет больше никакой жизни на этой неделе. Он сжал кулаки в карманах, – стараясь, как мог, изображать элегантного принца, – и затем внезапно спросил себя, будет ли какая-нибудь жизнь на этой неделе для нее.
Сейчас она, наверное, уже устроилась в вагоне поудобнее, готовясь к шестичасовому путешествию навстречу депрессии отца. Чувствует ли она, что вся ее энергия высосана? Не пришла ли она к убеждению, что мужчины только это и делают – высасывают жизнь из женщин, которые позволяют себе любить их?
Чем ближе она к Парижу, к депрессии отца, тем, наверное, сильнее боится любви вообще, а любви к шеф-поварам особенно. А он, Габриэль, даже не может поехать вместе с ней, поскольку, если она узнает, что именно он затеял, то никогда в жизни не позволит ему войти в ее жизнь.
Он и вправду хочет быть принцем для Джоли, но боится, что на самом деле ей нужно чудовище.
Глава 26
Пьер Манон не был таким высоким, как Габриэль, но не был и приземистым, а из-за своего сходства с секретным агентом, каких обычно изображают в кинофильмах, казался крупнее и грубее. Он не следил за своей физической формой и растолстел. Впрочем, этого можно было ожидать от человека, который привык сжигать на работе тысячи и тысячи калорий в день, а потом внезапно перестал работать, двигаться и погрузился в хандру. Левый уголок его губ немного подергивался. Значит, не все так плохо, как боялся Габриэль. К счастью. Иначе даже Габриэль не смог бы довести до конца то, что задумал.