Французова бухта

дю Морье Дафна

Она снова начала теребить бахрому на шали.

– А потом?

– Вернемся в Хелфорд. Разве вы не хотите увидеться с детьми?

Она молчала, разглядывая его спину, широкие плечи, затылок…

– В ручье, наверное, по-прежнему кричит козодой, – проговорил он. – Может быть, на этот раз мы его наконец увидим. А если повезет, то встретим и цаплю. Я ведь так и не успел ее нарисовать.

– Да, конечно, – пробормотала она.

– Да и рыба в реке, я думаю, еще не перевелась. Мы обязательно должны съездить на рыбалку.

Пьер Блан допел последний куплет и замолчал, слышался только плеск волн за бортом. На "Удачливом" пробили склянки, через секунду донесся ответный сигнал с "Ла Муэтт".

Спокойная гладь моря искрилась под лучами солнца. Все замерло. Воцарилась полная тишина.

Француз отошел от окна и сел на край кровати, продолжая негромко насвистывать.

– Блаженные часы отдыха! – произнес он. – Отрадное время для пирата!

Битва закончена, все волнения остались позади. Можно спокойно насладиться победой, на время забыв о потерях. Итак, впереди у нас долгие полдня. Ветер установится только к ночи. Чем вы хотите заняться?

– Может быть, искупаемся? – предложила она. – Вечером, когда станет прохладней.

– Хорошо, – согласился он.

Снова наступила тишина. Дона следила за игрой солнечных зайчиков на потолке.

– Я бы и сейчас с удовольствием искупалась, но, боюсь, моя одежда еще не успела высохнуть.

– Наверняка не успела.

– Может быть, если повесить ее на солнце, она подсохнет быстрей?

– В любом случае не раньше, чем через три часа.

Дона со вздохом откинулась на подушки.

– А нельзя ли спустить лодку и попросить Пьера Блана съездить на "Ла Муэтт" за моим платьем?

– Он спит, – ответил француз. – И остальные матросы тоже. Разве вы не знаете, что с часу до пяти у французов принято отдыхать?

– Нет, – отозвалась она, – я никогда об этом не слышала.

Она закинула руки за голову и прикрыла глаза.

– Англичане не спят днем. Очевидно, это типично французская привычка.

Так чем же нам все-таки заняться?

Он посмотрел на нее, и на губах его промелькнула улыбка.

– Если бы вы жили во Франции, – ответил он, – вы знали бы, чем нам заняться. Хотя, возможно, это тоже типично французская привычка.

Она не ответила. Он наклонился, протянул руку и осторожно вытащил сережку из ее левого уха.

Глава 15

Дона стояла у штурвала "Ла Муэтт". Корабль несся вперед, зарываясь носом в длинные зеленые валы, брызги перелетали через борт и разбивались о палубу. Белые тугие паруса пели над ее головой. Она с наслаждением вслушивалась в звуки, ставшие для нее привычными и родными: скрип тяжелых блоков, звон натянутых тросов, гудение ветра в снастях, голоса, смех и шутки матросов, которые работали на нижней палубе, то и дело поглядывая на нее и по-детски наивно стараясь заслужить ее одобрение. Солнце припекало ее непокрытую голову, соленые брызги оседали на губах, от нагретых досок шел терпкий запах смолы, влажных канатов и свежей морской воды.

"Все это только краткий миг, – думала Дона, – все это пройдет и канет в вечность, ибо вчерашний день не принадлежит нам, он – добыча прошлого, а завтрашний таит в себе неизвестность, которая в любую минуту может обернуться бедой. И только сегодняшний день по-настоящему наш, только этот миг, и это солнце, которое светит нам с неба, и этот ветер, и это море, и эти люди, поющие на палубе… И мы должны сберечь этот день, сохранить его навсегда, потому что это день нашей жизни, день нашей любви и только он важен в том мире, который мы создали для себя и который стал нашим убежищем". Она посмотрела на француза: он лежал на палубе, закинув руки за голову и зажав в зубах трубку, глаза его были закрыты, по лицу, освещенному солнцем, время от времени пробегала улыбка. Она вспомнила сегодняшнюю ночь и теплоту его тела и почувствовала жалость к тем несчастным, которые не умели радоваться любви,

оставаясь холодными, робкими и неуверенными в объятиях друг друга, которые не знали, что страсть и нежность неразделимы, как две части одного упоительного целого, что из пылкости рождается ласка, а молчание может быть разговором без слов, что в любви нет места для стыда и сдержанности, и мужчина и женщина, которые хотят обладать друг другом, должны забыть о глупых предрассудках, разрушить все барьеры, и тогда все, что происходит с одним, мгновенно отзовется в другом, повторяясь в каждом жесте, в каждом движении, в каждом чувстве.

Штурвал в ее руках дрогнул, корабль накренился под ветром, и она подумала, что все это: и вольный бег корабля, и белизна парусов, и плеск волн, и соленый запах моря, и свежесть ветра, дующего в лицо, – все это тоже отражение их любви, отражение силы и радости бытия, которые могут заключаться в самых простых, самых обыденных вещах, таких, как еда, питье, сон, становящихся важными и значительными, если они делят их друг с другом.

Он открыл глаза, посмотрел на нее, вытащил изо рта трубку и с силой выбил ее о палубу, так что пепел разлетелся по ветру. Затем встал, потянулся, полный спокойной, блаженной лени, и, подойдя к ней, положил свои руки поверх ее на штурвал. И оба замерли, глядя на небо, на море и на паруса.

Берег Корнуолла тонкой полосой лег на горизонте, первые чайки с приветственными криками закружились вокруг мачт, а это значило, что вскоре с дальних холмов потянет запахом трав, солнце опустится ниже, Хелфорд распахнет перед ними свои широкие берега и закат бросит на воду золотые и алые блики.

С пляжей, прогретых за день, повеет теплом, река, напоенная приливом, станет прозрачной и полноводной. Они увидят песчанок, снующих по камням, и сорочаев, задумчиво застывших на одной ноге в мелких заводях, а когда поднимутся вверх по течению и дойдут до ручья, их встретит неподвижная, словно погруженная в сон, цапля. При их приближении она встрепенется и, расправив большие крылья, плавно и бесшумно заскользит прочь.

После ослепительного солнечного света и неумолчного плеска волн река покажется им тихой и безмятежной, а деревья, тесно сгрудившиеся по берегам, – приветливыми и манящими. В лесной чаще, как он и обещал, прокричит козодой; плеснув хвостом, выпрыгнет из воды рыба; голоса и запахи летнего вечера обступят их со всех сторон, и они побредут вдвоем в глубь леса, туда, где зеленеет папоротник и расстилается густой мох.

– А что, если нам разжечь сегодня костер и поужинать у ручья? – словно прочитав ее мысли, спросил он.

– Да, да, – подхватила она, – у пристани, там, где и прошлый раз.

Прижавшись к нему, она смотрела на узкую полоску берега, становящуюся все ясней и отчетливей, и думала о том первом ужине, приготовленном ими у костра, и о неловкости, которая сковывала тогда их обоих. Теперь, когда они наконец обрели друг друга и любовь их сделалась полной и безраздельной, неловкость и страх исчезли, словно их и не было, а радость наполнилась новой силой.

"Ла Муэтт" медленно двигалась к берегу, совсем как в тот вечер, казавшийся ей теперь таким далеким, когда она, стоя на скалистом берегу, впервые увидела на горизонте очертания парусника и сердце ее сжалось от неясного предчувствия. Солнце село, чайки приветливо закружились над кораблем, начавшийся прилив подхватил его, и он, подгоняемый легким вечерним ветерком, плавно вошел в устье реки. За те несколько дней, что они провели на море, лес успел заметно потемнеть, холмы покрылись густой зеленью, а теплые летние ароматы, витающие вокруг, стали плотными и ощутимыми, как прикосновение ласковой руки. "Ла Муэтт" медленно плыла вперед, увлекаемая приливом. С берега поднялся кроншнеп и, просвистев, полетел к верховьям.