Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России

Митрофанов Андрей

В 1994 г. увидел свет новый обобщающий труд, посвященный формированию в литературе XVIII в. образов стран Восточной Европы, в том числе России. На основе широкого спектра опубликованных источников американский исследователь Л. Вульф исследовал проблему конструирования учеными и политиками Века Просвещения образа восточноевропейского региона как «единого целого» [46] . В центре внимания Вульфа находились не отношения деятелей западноевропейского Просвещения с Восточной Европой, а представления интеллектуалов о странах и народах, населявших эту часть континента.

46

Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании Европы эпохи Просвещения. М., 2003.

Хотя некоторые историки сразу причислили монографию Вульфа «к канону литературы о ментальных картах», общая оценка этого труда в профессиональной среде была далеко не столь однозначна. По мнению С. Я. Карпа, в целом работа Вульфа принадлежит к той же традиции, которая представлена трудами Мореншильдта и Лортолари: «При всей разнице во времени и условиях появления вышеупомянутых работ, при всем разнообразии их методов подходы авторов схожи в одном: мираж, миф [о России. – А. М.] является для них не только предметом, но и рамкой исследования, они рассматривают его либо как плод самонадеянного невежества просветителей, сознательного или невольного игнорирования ими реалий русской жизни, либо как результат успешной (и лживой) целенаправленной пропаганды русских

царей, реформы которых были всегда поверхностны и проводились чуть ли не с единственной целью – ввести Запад в заблуждение» [47] .

47

Карп С. Я. [Рец. на кн.]: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения (2003) // Век Просвещения. Вып. 1. М., 2006. С. 502–506.

Представляет интерес и успешный образец историко-политологического анализа сотворения в сознании европейцев «русского другого» в XVI–XX вв., принадлежащий перу И. Ноймана [48] . Несмотря на то что периода Французской революции автор практически не касался, принципиально важен сделанный Нойманом вывод о том, что образ России выполнял функцию «конституирующего иного» для европейцев в XVII–XVIII вв., подтверждается и французскими источниками конца XVIII в.

Традиционно особой популярностью в историографии данной темы пользуется сюжет так называемого «Завещания Петра Великого». Вопреки некоторым утверждениям о том, что текст возник в годы Первой империи, сегодня установлено, что данный апокриф появился раньше. В годы Революции критики творчества «философов», разработавших теорию «просвещенного деспотизма», подвергли нападкам петровский миф и екатерининскую легенду. На смену апологетике «просвещенных деспотов Севера» пришла черная легенда о существовании «завещаний» Петра Великого и Екатерины II, в которой отразился страх перед Россией и ее возможной агрессией против Западной Европы. Начиная с середины XIX в. историки не оставляли попыток установить имя подлинного автора и обстоятельств появления знаменитого «Завещания Петра Великого». С середины XIX в. о «Завещании» было написано немало исследований, среди прочих отметим работы К. Н. Бестужева-Рюмина, С. Н. Шубинского, Е. Н. Даниловой, Н. И. Павленко, С. А. Мезина, М. Сокольницкого, С. Блан, Э. Журдан [49] . Изучение истории «Завещания» привело исследователей к заключению о том, что речь идет о пропагандистской фальшивке, созданной с политическими целями в последние годы XVIII в. Как явствует из исследований Блан, Мезина и Журдан, данный вопрос необходимо рассматривать в общем контексте эволюции в общественной мысли XVIII в. тезиса о «русской угрозе».

48

Нойманн И. Использование «Другого»: Образы востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.

49

Бестужев-Рюмин К. Н. Чему учит русская история // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1; Борисовский Б. Водевиль с подлогом // История. Научно-популярные очерки. М., 1985; Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого // Труды Историко-архивного института. Т. 2. 1946. С. 203–270; переизд.: Проблемы методологиии и источниковедения истории внешней политики России: Сб. ст. М., 1986; Козлов В. П. Тайны фальсификации. М., 1994. С. 77–89; Мезин С. А. Взгляд из Европы… Гл. V; Павленко Н. И. Три так называемых завещания Петра I // Вопросы истории. 1979. № 1–2; Шубинский С. Н. Мнимое завещание Петра Великого // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1. С. 99; Blanc S. Histoire d’une fobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et sovi'etique. Vol. IX. № 3–4. 1968. P. 265293; Jourdan Е. Le Testament apocryphe de Pierre le Grand: Universalit'e d’un texte (1794–1836) // Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin. № 18, printemps 2004. URL:SokolnickiM. Le Testament de Pierre le Grand (Origines d’un pr'etendu document historique)// Revue de sciences politiques. T. XXVII. № 1. 1912. P. 88–98.

В своей статье Симона Блан предложила ответы на целый ряд вопросов, связанных с историей создания и изучения историками этого апокрифа [50] . На основе документов архива МИД Франции она проследила эволюцию отношения правящих кругов этой страны к тезису о «русской угрозе» в XVIII – начале XIX в. Как отмечает исследовательница, эта идея, на протяжении долгого времени имевшая хождение в дипломатической среде, приобрела в годы Революции, а затем Первой империи особую остроту и драматизм. Проведя подробный анализ идеологии тайной дипломатии Людовика XV, Блан убедительно опровергла давнюю версию о том, что автором «Завещания Петра Великого» был известный авантюрист шевалье д’Эон, и указала на польские корни данного апокрифического произведения, которое, по ее мнению, появилось в 1797 г. в среде польских эмигрантов.

50

См.: Blanc S. Op. cit.

Идеология петровского «Завещания» очень схожа с идеологией вымышленного текста так называемого «Завещания Екатерины II», адресованного якобы Павлу I. Тема вымышленных завещаний, тесно связанных с темой «русской угрозы», привлекла внимание Г. А. Лихоткина, посвятившего этому вопросу небольшую монографию. Авторство этого апокрифа, по мнению Лихоткина, принадлежало известному революционному публицисту и драматургу Сильвену Марешалю [51] . В своей «Истории России» (посмертное издание 1807 г.) он пытался развенчать мифы о просвещенном правлении Петра Великого и Екатерины II, стремясь опровергнуть Вольтера и других просветителей, «воздвигавших алтари» русским монархам по всей Европе. Г. А. Лихоткин подчеркивал, что для Марешаля борьба с прогрессистским мифом о России была прежде всего борьбой с Вольтером, которого публицист называл «придворным современной Семирамиды». Вместе с тем включенное в это сочинение Марешаля так называаемое «Завещание Екатерины II» требует доополнительного изучения.

51

Лихоткин Г. А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II». Л., 1974.

Важным шагом в разработке темы представлений французов о России стало исследование В. А. Сомова по истории французской «Россики» [52] , в котором раскрываются многие аспекты творчества французов, писавших сочинения о России и ее правителях. Использовав фонды целого ряда архивов и библиотек, историк показал, каким было отношение к французской «Россике» в русской читательской среде. Внес он свой вклад и в изучение истории создания таких историко-публицистических сочинений, как «Жизнь Екатерины» Кастера, «История Петра III» Лаво и «Анекдоты о революции 1762 года в России» Рюльера.

52

Сомов В. А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 173–245; Somov V. A. Le livre Castera d’Artigues sur Catherine II et sa fortune // Catherine II et l’Europe / sous la dir. A. Davidenkoff. Paris, 1997. P. 211–223.

Восприятию русской культуры французскими мемуаристами последней трети XVIII – первого десятилетия XIX в. посвящены исследования Е. Ю. Артемовой [53] . Автор использует богатый материал источников личного происхождения (путевые

заметки, дневники, письма, мемуары), чтобы показать, как отдельные представители французского общества воспринимали различные явления русской действительности, светской и духовной культуры. Среди источников исследования Артемовой записки Сегюра, Ромма, Сен-При, Корберона, Фортиа де Пиля, Жоржеля и др. В силу того что объектом исследования являлась культура екатерининской России, эти сочинения были рассмотрены вне контекста просветительской мысли Франции того времени, что не могло способствовать достаточно полному выявлению всех причин «суперкритичности и предвзятости французов в оценке России» [54] .

53

Артемова Е. Ю. Впечатления французских путешественников о русской культуре последней трети XVIII в. // Культура средних веков и нового времени. М., 1987. С. 69–79; она же. Записки французских путешественников о культуре России последней трети XVIII в. // История СССР. 1988. № 3. С. 165–173; она же. Облик российских городов в последней трети XVIII в. в записках французских путешественников // Россия и Франция XVIII–XIX вв. Вып. 1. М., 1995. С. 69–82; она же. Культура России глазами посетивших ее французов (последняя треть XVIII в.) М., 2000.

54

Артемова Е. Ю. Культура России… С. 213.

В связи с тем, что представления французов часто переплетались с представлениями, свойственными для других европейских народов, необходимо обратить внимание на то, что тема восприятия иностранцами российской культуры XVIII в. уже была успешно исследована на аналогичном английском материале. На основе сочинений путешественников и публицистов последней трети XVIII – начала XIX в. И. В. Карацуба проанализировала представления этих авторов о России и ее культуре, рассматривая эти представления в контексте английского общественного сознания. Важно, что автор уделила большое внимание методике анализа сочинений иностранцев о России и показала, что стереотипы восприятия России были прочно связаны с автостереотипами, то есть с восприятием англичанами самих себя [55] .

55

Карацуба И. В. Россия последней трети XVIII – начала XIX в. в восприятии английских современников. Автореферат дис… канд. ист. наук. М., 1986. С. 20–21; она же. Реформаторы и реформируемые в России XVIII в.: взгляд извне и изнутри // Из истории реформаторства в России. М., 1991; она же. «Нация противоречий и парадокса»: историко-публицистический трактат о России Дж. Маккартни (1768 г.) // Россия и Запад: диалог культур. М., 1994.

Важное значение для нашего исследования имеют обстоятельные монографические исследования С. А. Мезина. Первое из них посвящено восприятию и осмыслению темы петровских реформ в Век Просвещения и Французской революции. В качестве источников С. А. Мезин использовал не только историко-публицистические и философские произведения, подобно большинству своих предшественников, но также документы французского МИДа и обширной публицистики конца XVIII в. (в том числе работы Мирабо, Малледю Пана, Марешаля). Как в свое время и С. Блан, Мезин затронул историю эволюции идеи «русской угрозы», длительное время существовавшей в тени секретной дипломатии Версаля, а затем выплеснувшейся в сферу публичной политики. Не обошел вниманием С. А. Мезин и вопрос о «Завещании Петра Великого», показав, что идеи этого апокрифа были созвучны общим настроениям французского общества накануне Революции и тем, что наблюдались после 1789 г., а набиравшая популярность в европейской среде идеология «русской опасности» не имела прямой связи с представлениями русских того времени о Европе, не была сколько-нибудь адекватным их отражением. Вторая монография С. А. Мезина представляет собой развернутый анализ философских и политических взглядов Д. Дидро, в центре его внимания оказался вопрос о приобщении России к цивилизации с точки зрения просветителя [56] . С. А. Мезин показывает, как в 60-70-е гг. XVIII в. у Дидро формировалось отношение к России в ходе выработки собственной концепции цивилизации и в связи с теретическими исканиями того времени. Выводы С. А. Мезина, акутализировавшие сегодня философское наследие Дидро, имеют важное значение для нашего исследования, поскольку «Энциклопедия» десятилетиями оставалась основополагающим научным трудом, откуда черпались сведения о России, и именно тексты философа были включены в сочинение Г. Т. Рейналя «История обеих Индий», которое имело большую популярность в годы Революции, служило авторитетным источником для многих публицистов и ученых. Из исследования С. А. Мезина видно, что идеи, критика и предложения Д. Дидро о новых реформах в России оказываются «строительным материалом» для нескольких поколений авторов, обращавшихся к «Россике» [57] , и, как замечал философ, российскому монарху предстоит прекратить военные мероприятия в Европе, перенести столицу из Санкт-Петерубрга, уничтожить крепостное право и обеспечить появление «третьего сословия» [58] . Как раз вокруг этих тезисов и будут формулироваться концепции развития России на рубеже XVIII–XIX вв. уже в контексте революционных событий.

56

Мезин С. А. Дидро и цивилизация России. М., 2018.

57

Там же. С. 187–214.

58

Там же. С. 150.

В раннее Новое время конфессиональная принадлежность нередко имела большее значение, чем национальная идентификация. Соответственно религиозный фактор в восприятии России жителями Западной Европы, по мнению ряда современных исследователей, играл чрезвычайно важную роль на протяжении XVI–XVII вв. и большей части XVIII в. Наиболее значительной работой из числа современных исследований на эту тему является монография Франсин-Доминик Лиштенан «Три христианства и Россия» [59] . На основе многочисленных западноевропейских источников (мемуарных свидетельств, записок путешественников) она проследила эволюцию отношения европейцев к православию на протяжении XV–XVIII вв. Автор особо обращает внимание на трактовку путешественниками отношений между государством и церковью в России при Екатерине II, а также поднимает вопрос о соотношении письменной и устной традиции в процессе создания образа русского православия в Европе. Затрагивает Лиштенан и период Французской революции. Отметив то обстоятельство, что события 1789 г. не только не ослабили, а скорее обострили давнюю дискуссию о России, она разбирает свидетельства наиболее известных в историографической традиции авторов: Шерера, Шантро, Фортиа де Пиля, Форнеро и Массона. Лиштенан показывает, что в конце XVIII в. как в республиканском, так и в роялистском лагерях, наблюдалось непонимание и неприятие православной церкви. Если в глазах республиканцев православие способствовало нарушению прав человека, поскольку оно «культивировало народный фанатизм», а состояние России напоминало о состоянии Франции при Старом порядке, то роялистам оно представлялось не вполне полноценным (по сравнению с католичеством) культом, который, однако, сыграл позитивную роль, позволив уберечь Россию от проникновения республиканских идей [60] .

59

Liechtenhan F.-D. Les trois christianismes et la Russie: Les voyageurs occidentaux face `a l’Eglise orthodoxe russe (XV-e – XVIII-e si`ecle). P., 2002. См. также статью: Лиштенан Ф.-Д. Русская церковь XVIII века глазами западных наблюдателей: политический и философский аспекты // Европейское Просвещение… С. 65–76.

60

LiechtenhanF.-D. Op. cit. Р. 175.