Французский дворянин
Шрифт:
Это показалось мне странным. Но взглянув на него вторично, я понял все: это был тот самый якобинский монах, который преследовал мою мать в последние дни ее жизни. Я вскочил с места и бросился вперед, забывая в порыве справедливого гнева о цели, с которой он явился сюда. Лицо его, по-прежнему обращенное ко мне, казалось исполненным торжествующей злобы. Однако когда я со свирепым восклицанием бросился к нему, он вдруг опустил глаза и стал на колени.
– Тише! – крикнул Франсуа.
Все с возмущенным видом взглянули на меня. Я отступил назад. Но я чувствовал, что и тут, стоя на коленях перед умирающим и шепча молитвы, бездельник думал обо мне, радуясь своему привилегированному положению,
– Отец Антуан, – вежливо начал Франсуа, – говорит, что знает вас, господин де Марсак, и хочет поговорить с вами, как ни мало подходит для этого данный случай.
– А я хотел бы поговорить с ним, – ответил я, весь дрожа от ярости и с трудом удерживаясь от желания ударить священника в его бледное улыбавшееся лицо. – Я долго ждал этой минуты! – продолжал я, глядя на него в упор, когда Франсуа настолько отошел от нас, что не мог слышать нашего разговора. – И если бы вы попытались улизнуть от меня, я вернул бы вас назад, даже если б все ваше отродье собралось тут к вам на защиту.
Его присутствие приводило меня в бешенство: я с трудом понимал, что говорю. Дыхание, мое становилось все чаще. Я чувствовал, как вся кровь бросилась мне в голову, и с трудом сдержался, когда он с видом напускной святости ответил:
– Боюсь, сударь, какова мать, таков и сын. Оба гугеноты…
Я задыхался от ярости.
– Что? – закричал я. – Вы осмеливаетесь угрожать мне так же, как угрожали моей матери? Безумец! Знайте же, что только сегодня я нанял комнаты, в которых умерла моя мать, с тем, чтобы разыскать и наказать вас.
– Знаю, – спокойно ответил он. С этими словами монах вдруг, словно по мановению, волшебного жезла, совершенно изменил свое поведение, поднял руку и взглянул мне в лицо. – Я знаю это и еще многое другое, – продолжал он, отвечая мне таким же грозным взглядом. – Если вам, де Марсак, угодно будет выслушать меня, и притом спокойно, я надеюсь убедить вас, что безумец – не я.
Удивленный этим новым тоном, в котором не было и следа безумия, замеченного мною при первой встрече, но скорее чувствовалось какое-то сознание силы, я сделал ему знак продолжать.
– Вы думаете, что я в вашей власти? – с улыбкой спросил он.
– Я думаю, – быстро ответил я, – что если вы сегодня улизнете от меня, то за вами отныне по пятам будет следовать злейший враг, более неумолимый, чем даже ваши собственные грехи.
– Так, – ответил он, кивнув головой. – Теперь я покажу вам, что в действительности дело обстоит как раз обратно: в моей власти пощадить или сломать вас, как эту соломинку. Начать с того, что вы, гугенот, находитесь здесь, в Блуа!
– Довольно! – с презрением воскликнул я, выказывая при этом самоуверенность, которой я в действительности не чувствовал. – Да, еще недавно вы могли бы этим воспользоваться. Но мы в Блуа, а не в Париже. Отсюда недалеко до Луары, и вы имеете теперь дело с мужчиной, а не с женщиной. Не я имею основание дрожать, а вы!
– Вижу, что вы рассчитываете на чье-то покровительство даже по эту сторону Луары, – ответил он с едкой усмешкой. – Но одно слово папскому легату или герцогу Неверу – и вы увидите внутренние стены темницы, если не что-нибудь похуже. Ведь, король…
– Король или не король! – ответил я, прерывая его опять с самоуверенностью, которой я в действительности не чувствовал, и вспоминая слова Генриха, который сказал де Рони, чтобы он не рассчитывал на его покровительство. –
– Ш-ш! – ответил он, указывая рукой на Франсуа. – Не ради меня, но ради вас самих. Это все пустые слова! Но вы еще не выслушали всего, что я знаю. Не хотите ли послушать, как вы провели последний месяц?
И монах начал рассказывать, слово в слово, все, что со мной было.
– Продолжайте, сударь, – пробормотал я, наклоняясь вперед и вытаскивая под плащом кинжал из ножен. – Прошу вас, продолжайте! – повторил я сухими губами.
– Вчера вы приехали в Блуа с господином Рони и отправились к нему на квартиру. Вы провели там ночь, – продолжал он, стоя на месте, но слегка содрогнувшись, не знаю, от холода ли или от того, что заметил мое движение и прочел мое намерение в моих глазах. – Сегодня утром вы остались здесь в качестве приближенного господина Рамбулье.
На минуту я вздохнул свободнее: монах очевидно даже не подозревал о тайном свидании Рони с королем. Со вздохом облегчения сунул я назад кинжал, который решился уже пустить в дело, если б оказалось, что он знает все. С видом напускного равнодушия я пожал плечами и завернулся в плащ.
– Итак, сударь, – коротко сказал я. – Я выслушал вас. А теперь позвольте вас спросить, какую цель вы преследуете?
– Какую цель? – ответил он, сверкая глазами. – Я хочу показать вам, что вы в моей власти. Вы поверенный де Рони. Я тоже – смиренный поверенный Святой Католической Лиги. От меня не ускользнет ни одно из ваших движений. А что вы знаете обо мне?
– Знание еще не все, господин поп, – свирепо ответил я.
– Однако оно теперь уже больше значит, чем прежде, – сказал он, улыбаясь своими тонкими губами. – А со временем будет значить еще больше. А я знаю многое, многое… о вас, де Марсак.
– Вы знаете слишком много! – воскликнул я, чувствуя, как его тайные угрозы, словно змеи, обвивались вокруг меня. – Но вы, кажется, неблагоразумны. Не скажете ли вы мне, что может помешать мне заколоть вас сейчас, тут же, на месте, и одним ударом избавиться от всего вашего знания?
– Присутствие трех человек, де Марсак, из коих каждый предал бы вас в руки правосудия. Вы забываете, что находитесь к северу от Луары: здесь нельзя так безнаказанно убивать священников, как у вас на юге, где царит беззаконие. Однако довольно! Ночь холодная, и у господина Ажана могут возникнуть подозрения: он становится нетерпелив. Мы и так уж, быть может, говорили слишком долго. Позвольте мне, – он поклонился и сделал шаг назад, – отложить наш разговор до завтра.
Вопреки этой вежливости и деланной учтивости, сверкавший в его глазах огонь торжества и уверенный голос ясно говорили, что якобинец сознает свою силу: он словно преобразился. Это не был уже вкрадчивый миролюбивый попик, извлекающий выгоды из слабости и страха женщины, это был скорее смелый, ловкий, искусный проходимец, не знающий сомнений, обладающий тайными сведениями и средствами, это было воплощение злого духа. Сопоставив все, что мне было известно, вспомнив о лежавшей на мне ответственности и вверенных мне интересах, я начал терять почву под ногами: я чувствовал, что не в силах с ним справиться. Я забыл свою справедливую месть и беспомощно восставал против злой судьбы, поставившей его на моей дороге. Я чувствовал себя безнадежно спутанным и связанным по рукам и ногам. Только усилием воли сдерживал я овладевшее мною отчаяние.