Французский палач
Шрифт:
Жан оглянулся. Он легко различил в мешанине людей более высоких Генриха и Франчетто, которые разили всех, кто оказался рядом с ними, врагов и друзей. На секунду покрасневшие глаза немца нашли его — и Жан прочел в них бессильную ярость. Проведя пальцем по своему горлу, Жан ухмыльнулся и был вознагражден жуткой гримасой, которая исказила и без того безобразное лицо телохранителя.
Наполовину погрузившись в дыру, Жан повернулся к Лукреции:
— Как мы можем оставить вас и вашего брата?
— О нас не беспокойтесь. Мы немного их ужалим, а потом исчезнем, как вода в песке пустыни. Так всегда делают скорпионы.
Из толпы к ней выбросило стражника. Лукреция отмахнула своим кинжалом кусок
— Туда за вами никто не сунется. Это — настоящий лабиринт, а единственная нить — у моей дочери. Мы доставим известия в Монтепульчиано. Где вас искать?
— На дороге из Радды, под вывеской «Кометы», за городскими стенами.
Жан почувствовал, как кто-то завязал ему вокруг пояса веревку.
— Идите с Богом, — сказала Лукреция и с криком «Скорпион!» снова присоединилась к сражению.
— Немного дальше у меня спрятаны факелы, — говорила Мария-Тереза, обвязывая его веревкой. — А пока будем, как слепые кроты. — Она убежала, чтобы встать в начале колонны. — Готовы?
Не дожидаясь ответа, девушка двинулась по туннелю. Веревка натянулась, и все по очереди вынуждены были нырнуть в темноту. Шум боя затих позади, и вскоре стало слышно только, как падают капли — воды и крови. Чтобы увидеть и то и другое, им придется ждать обещанного света факелов.
Глава 8. ПОД СЕНЬЮ КОМЕТЫ
Матиас ван Фриу сидел в развилке старой оливы, пристроив у себя на коленях ржавую аркебузу. Со своей вышки он мог наблюдать как за дорогой на Сиену, так и за крутым склоном холма до самых стен Монтепульчиано. Утренний туман, окутывающий верхнюю часть стен, не мог скрыть громады раскинувшегося под ним города-крепости.
Со своего насеста Матиас видел также входную дверь своего постоялого двора с кометой, изображенной на ее дубовых досках. Рассматривая этот пламенный символ, Матиас вздохнул и привычно вознес благодарственную молитву святой Екатерине. Хоть он и был поглощен важным заданием, которое дал сам себе, его взгляд то и дело поневоле возвращался к обозрению всего, что ему принадлежало. Особенно потому, что человек, благодаря которому все это стало возможным, снова отдыхал под его кровлей из красной черепицы.
Постоялый двор стоял чуть в стороне от дороги, и длинную подъездную аллею затеняли древние кипарисы. Аллея вела на большой внутренний двор; дом располагался внутри осыпающейся внешней стены, окрашенной в ярко-коричневый цвет. Матиас знал, что когда-то этот дом был летней резиденцией богатой сиенской семьи, укрывавшейся здесь от чумы. Он был заброшен за двадцать лет до того, как Матиас ван Фриу, солдат удачи, остановился здесь для того, чтобы перевязать свои раны. А потом он решил никогда отсюда не уходить. Вокруг раскинулись лучшие виноградники Тосканы. Матиас восстановил давильни. Солнце здесь светило почти круглый год, высасывая боль из его многочисленных ран и прогоняя воспоминания о моросящем дожде, посреди которого он вырос. И ему стало казаться, что эти бесконечные холмы, покрытые виноградником, оливами и каштанами, были для него родным пейзажем, что ему только пригрезились пропитанные влагой низменности его родной Голландии.
Этим открытием он был обязан Жану Ромбо, который принес его сюда после неудачной засады. Это Жан оставался с ним до тех пор, пока не смог извлечь мушкетную пулю из раны и плоть Матиаса не стала снова розовой и здоровой. А потом Жан оставил Матиасу обе доли добычи, которая причиталась им после разграбления захваченного их отрядом города на холме, и ушел, пообещав когда-нибудь вернуться. На полученное золото Матиас обустроил свою «Комету», а сам он за эти десять лет превратился из тощего голландского паренька в тучного и довольного жизнью
Матиас был в восторге от возможности хоть отчасти заплатить свой долг, несмотря на недовольство Лауры, местной девицы, на которой он женился и которая, родив пятерых детей, превратилась в пышнотелую матрону. Обычно ее слово было законом. Однако когда через две ночи после Палио в гостиницу явился Жан с отрядом раненых и грязных товарищей, то, вопреки обычаю, решение осталось за Матиасом. Он разместил гостей в той части дома, которую недавно отремонтировал и еще не открыл для посетителей. Бесконечный поток еды, лучшее вино из его виноградников, новые одеяла и свежее белье — беглецам немедленно было предоставлено все, чего они только могли пожелать. И Матиас собственноручно промыл и зашил рану в боку Жана, как десять лет назад это сделал сам Жан.
— Все еще не поменял профессию, Жан? — спросил трактирщик, постепенно закрепляя края раны.
— В некотором смысле, дружище, — загадочно ответил тот. — Хотя в последнее время я сам себе хозяин.
А потом Жан заснул рядом со своей странной командой. Гигант с гигантской собакой. Рядом из-под одеяла торчала смуглая черноволосая голова с перевязанным лбом. Однорукий молодой человек обхватил во сне молодую женщину. Старик дрожал под тремя одеялами, несмотря на жаркий огонь, разведенный в очаге. А между стариком и Жаном приютился маленький юноша с темными курчавыми волосами.
Матиас задул свечи и в последний раз осмотрел комнату, которую освещало теперь только пламя очага. Да, очень странная команда. Но вокруг Жана всегда собирались любопытные люди. Ему ли этого не знать! Он и сам был одним из них.
Матиас тихо прикрыл дверь и вышел на улицу, чтобы нести дозор. Жан не говорил о том, что их преследуют, но, возможно, смолчал по недосмотру. Все-таки он очень устал. Его друг отдался заботам Матиаса. И, положив на плечо аркебузу, с которой он изредка охотился на перепелов, трактирщик занял пост на оливе.
Утренняя звезда еще мерцала в небе, несмотря на то что горизонт уже порозовел. Это было его любимое время суток — предрассветный час. А сегодня солнце взойдет, возвестив особо удачный день. Вернулся Жан Ромбо, и можно будет уплатить долги.
В течение нескольких дней пришельцы только и делали, что ели и спали. Лето началось, и обжигающее солнце нещадно палило охристую почву тосканских холмов, выгоняя из нее урожай хлеба и винограда. На отдельном дворе, куда выходило крыло дома, предоставленное беглецам, огромный каштан раскинул усеянные цветами ветки, наполнив воздух сладким ароматом. Громадная каменная рыба изрыгала воду в бассейн в форме раковины. Здесь царила блаженная прохлада, в которой можно было отдохнуть от изнуряющей жары, и на вымощенном коричневой плиткой полу были разбросаны овчины и одеяла, а стол постоянно ломился от местных деликатесов. Громадные глиняные кувшины были полны молодого местного вина, которое приносило веселый смех, а потом валило в крепкий сон, но не вызывало дурных последствий. К ветвям были подвешены громадные копченые окорока, недавно привезенные с апеннинских снегов, где их доводили до готовности. Козьи сыры, завернутые в виноградные листья, были уложены на круги грубого плотного хлеба. На открытом огне поджаривались пирожки. В первый день там жарился на вертеле молочный поросенок, на второй — целый барашек. Гостям приносили фасоль, приправленную чесноком и оливковым маслом первого отжима, баклажаны, поджаренные с пряным сыром. И если гости испытывали после этого еще какой-то голод, его можно было утолить прошлогодним инжиром, вымоченным в виноградной водке, и блинчиками, начиненными каштанами и творогом.